Вдовцы
Шрифт:
«ОТКРОВЕНИЕ…», «ЛУЧШИЙ РОМАН ГОДА…», «НЕИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ НА УРОВНЕ ЗНАМЕНИТЫХ…» Когда мне попадался книжный магазин, я переходил на другую сторону улицы. Но, выходя из дому, не мог миновать книжного магазина Кастана. Повсюду «Две любви»… в витрине, на вращающихся стеллажах. И даже наклейки на стекле, наподобие антитуберкулезных: «КТО АВТОР РОМАНА „ДВЕ ЛЮБВИ“?»
Вот что угнетало меня сильнее, чем объявления о розыске убийцы Мериля. Вскоре такие наклейки запестрели в проходах метро, между рекламами эластичных поясов и бюстгальтеров, так что и мой роман, и мое преступление заявляли о себе одновременно. Слава и опасность подстерегали меня рука об руку, даже в репликах людей, с которыми я сталкивался. «Бывают же ловкачи!» — говорил один. «Сколько же он, должно быть, заграбастал денег!» — слышалось от другого. В целом критика отзывалась о книге восторженно. Я узнавал об этом поневоле, так как Матильда вырезала все критические статьи, которые находила в прессе, и зачитывала их мне по вечерам. Таков был ее последний маневр с целью поколебать мое решение. Она меня поджидала и, не дав даже времени выпить стакан воды или сунуть голову под кран — жара по-прежнему стояла изнурительная, — кричала:
— Да ты послушай!… «Автор романа „Две любви“ смело отказался от всех изысков так называемого „нового романа“. Просто, однако с безупречным вкусом, он описал старомодную историю, в которой действуют современные персонажи, движимые слишком прямолинейной искренностью, отчаянной прозорливостью, что приводит их к подспудно желаемой катастрофе…»
— Кто же это написал?
— Не знаю.
— В следующий раз постарайся вырезать статью вместе с именем критика.
Имена критиков ее совершенно не волновали. Ей было важно количество статей! Несколько дней спустя они уже заполнили папку. Хвалебными оказались не все. Некоторые говорили о «непристойной саморекламе». Другие не без иронии утверждали, что автор правильно поступил, сохранив инкогнито. «Неправдоподобная история. Избитая тема». Или вот еще: «У Хемингуэя та же ситуация описана с несравнимо большей экспрессией!» Один хроникер написал так: «Невинная игра в „Кто автор?“ продолжается. Откуда такая забота о сохранении инкогнито? Разве перед нами важный деятель науки или политики? А не проще ли допустить, что автор романа „Две любви“… пал жертвой дорожной аварии? Кто знает, может, он скончался раньше, чем его произведение удостоилось премии?..»
— Хочешь, я куплю телевизор? — предложила Матильда. — Мы услышим дебаты.
— А на какие шиши мы его купим?
Но Матильду трудно остановить подобными аргументами. Она взяла напрокат портативный телевизор и поставила в спальне с намерением довести свою подрывную работу до конца. Итак, на сон грядущий я видел тех, кто мною занимался. Их было много! Что правда, то правда. Игра в «Кто автор?» стала модной. Любому собеседнику — будь то актер, депутат или пианист — под занавес, заговорщически подмигнув, задавали сакраментальный вопрос: «Не вы ли случайно написали „Две любви“?..» Однажды вечером с таким вопросом обратились к Эдди Мерксу [ 5 ], по завершении очередного Тур де Франс. Как надоедливый припев.
Note5
Многократный чемпион Франции по велогонкам.
Состоялся также «круглый стол», за которым собрались литературные критики. Между ними сразу завязалась перепалка.
— Зачем издавать книгу автора, пожелавшего сохранить неизвестность? Начнем с того, что это противоречит Уставу конкурса.
— Извините, такой случай уставом не предусмотрен. Насколько мне известно, он не предусмотрен вообще ни одним уставом. Жюри остановило свой выбор на лучшей рукописи, а издатель ограничился тем, что его утвердил.
— Вся проблема в том, хорош ли сам роман. А он хорош. В конечном счете само литературное произведение важнее имени писателя.
— И потом, возможно, автор уехал очень далеко. Его молчание может иметь тысячу причин. Но он объявится, несомненно. Матильда приглушила звук.
— Видишь, время еще есть.
— Нет.
— В конце концов… ты же не боишься известности?
— С чего бы это я стал бояться?
Ссора возобновилась. Я выключил телевизор. Но не мог же я постоянно затыкать уши или носить повязку на глазах! На улице меня не покидало ощущение нависшей угрозы. Все разговоры, казалось, целились прямо в меня. Так, я пошел к парикмахеру, чтобы еще немного укоротить волосы. Он сразу заговорил со мной о романе «Две любви»…
— У вас, мсье Миркин, обширные знакомства. Что об этом думают люди? Очередной розыгрыш, верно? Как тот случай с певцом в маске из «Спорт-Диманш». А в конце концов мы узнаем, что эту книжку написал Папийон… Вы отпускаете бороду?
Куда бежать, чтобы обрести покой? До конца каникул у меня больше не было дел на студии, но я коротал время вне дома, совершая длительные прогулки. Теперь я перестал ходить и на бульвары, где даже на деревьях меня подстерегали наклейки «КТО автор?» Матильда ждала моего возвращения, готовая читать мне отклики в прессе, новые статьи, сплетни — забавные или слащаво-язвительные.
— Прошу тебя: оставь меня в покое! Оставь меня в покое!
— Нет, я не оставлю тебя в покое. Это слишком глупо. Любой на моем месте поступил бы, как я. Даю слово, ты что-то скрываешь. Ведь в конечном счете твои доводы не выдерживают критики.
Я и сам прекрасно знал, что мои доводы никуда не годятся. И тем не менее пытался ей сопротивляться.
— Ладно! Допустим, завтра я побегу к издателю. И что я ему скажу, а? Почему я не указал своего имени в конверте? Тут еще он мне поверит. Ну а все остальное? Я не уезжал в путешествие… Не болел. А значит?..
— Но ты расскажешь ему все то, что рассказал мне… Что успех тебя пугает, ты боишься, что не сможешь так же хорошо написать следующую книгу. И потом, неужели ты воображаешь, что ему есть дело до твоих мотивов? Он до смерти обрадуется возможности возобновить вокруг твоего имени рекламную шумиху.
Все это представлялось очевидным. Я замыкался во враждебном молчании, тогда как Матильда неутомимо кружила вокруг меня, отыскивая новые доводы.
— Я залезу в долги, — пригрозила она, — вот тогда тебе поневоле придется решиться.
И она привела свою угрозу в исполнение. Для начала купила себе два летних платья. То было далеко не разорение, но довело меня до белого каления. Мы превращались в противников, которых уже ничто и никогда не могло примирить. Затем она купила ручные часики и с готовностью показала их мне. Такие часики вряд ли стоили больших денег — Матильда поступала осмотрительно. Главное — изводить меня. В этом и заключалась ее новая тактика. Скандалы сменились спокойными намеками на наше будущее материальное благополучие, как будто мы уже договорились, что рано или поздно я сдамся. Матильда в открытую строила планы. Так, она мне объявила:
— Знаешь, я видела потрясную квартирку в шестнадцатом округе: четыре комнаты, терраса с видом на Булонский лес. Ты не хотел бы пойти ее посмотреть? Едва удержавшись от пощечины, я схватил Матильду за плечи и стал трясти:
— Я тебе запрещаю! Запрещаю! Меня душил бессильный гнев. Она осторожно высвободилась.
— Ладно! Не будем больше об этом. Однако согласись, что принимать журналистов, фотографов у нас в квартире…
На следующий день на ее туалетном столике красовался флакон дорогих духов от Ланвена. Она объяснила мне спокойным тоном, приводившим меня в бешенство: