Вдребезги
Шрифт:
Так и не ответив на вопрос Берканта, София скользнула пальцами вниз по его скуле, и он, повернув голову, коснулся ее руки губами, словно обжег. Шепнул:
– Поедем ко мне?
София коротко усмехнулась и покачала головой. Поехать к нему? Нет, это было бы уже слишком. Она и так последние несколько часов чувствовала себя человеком с содранной кожей. Пожалуй, такого адреналинового шока даже ее натренированное дикими выходками сердце могло не перенести.
– Лучше пойдем дальше, холодно, – отозвалась она, оттолкнулась от гранитного парапета и зашагала вниз по набережной.
После,
Беркант склонился ниже к ее руке, посветил себе телефоном и, наконец, уверенно произнес:
– Видишь, у тебя линия ума достигает ребра ладони. Это говорит об упорстве и бесстрашии.
– Есть тот грех, – хмыкнула София.
– А линия сердца – четкая, прямая, ярко-красная. Это означает, что любовь у тебя будет только одна, зато очень сильная. И встретишь ты ее очень скоро, возможно, уже встретила…
На этих словах Беркант попытался заглянуть ей в глаза, наверное, как-нибудь там с намеком поиграть бровями. Но София отвернулась и резко оборвала его:
– Ты гадаешь, прямо как заправская цыганка. Вижу, красавица, тебе мужа-военного да дом богатый. Ай, позолоти ручку. Давай что-нибудь более оригинальное.
– Хорошо, – не растерялся Беркант, перехватил ее руку повыше, закатал рукав куртки, наткнулся на часы, рассмотрел их с интересом, но затем тоже сдвинул выше и провел пальцем по линии, обхватывающей запястье Софии. – Вот здесь у тебя четыре «браслета» – видишь, четыре линии опоясывают запястье? Это означает, что ты долгожитель, доживешь лет до ста.
– Это вряд ли, – рассмеялась София. – Не с моими увлечениями.
– А еще, – продолжал Беркант, – я вижу, что детство у тебя было очень счастливое. Что родители любили тебя и баловали…
– Это все ты у меня на ладони разглядел? – суховато спросила София, отнимая у него руку.
– Нет, я сужу по тому, каким человеком ты стала – сильным, уверенным в себе…
– Психолог из тебя не лучше, чем гадалка, – хмыкнула София. – Знай же, что моя мать умерла, когда мне было двенадцать. И воспитывал меня отец…
– Прости… – искренне повинился Беркант. И, желая загладить оплошность, тут же добавил: – Но он-то наверняка тебя баловал, особенно после смерти жены. Заботился…
– Ну как сказать, – усмехнулась София. – У него были своеобразные понятия о заботе. Например, я в детстве боялась высоты. Однажды он потащил меня в горы, в поход, привел к провалу, перебраться через который можно было только по поваленному бревну, и бросил там, у края. Сам перемахнул на другую сторону. Я умоляла его помочь мне, дать руку.
– И что ты? – нахмурившись, спросил Беркант.
– Перешла, – дернула плечами София. – Очень уж хотелось расцарапать его глумливую рожу.
Беркант покровительственно обхватил ее рукой за плечи, и в глазах его Софии почудилось промелькнувшее торжество. Должно быть, решил, что нащупал наконец ее слабость, развел на откровенный разговор. Что теперь-то она уже не оттолкнет его, раз вот так доверилась…
– Бедная девочка, – шепнул он и уткнулся лицом ей в волосы.
Но София вывернулась и коротко рассмеялась:
– Эй, я не жалуюсь, я хвастаюсь. Я обожала отца, эту дикую, безжалостную и несгибаемую сволочь. С его девизом «все, что нас не убивает, делает нас сильнее».
– Обожала? – спросил Беркант.
– Да, он тоже уже умер. Погиб два года назад, разбился на своем любимом мотоцикле. Видишь, я прямо-таки классическая героиня душещипательной драмы «Все, кого ты любишь, почему-то гибнут»… Может, это я приношу своим близким несчастья, как думаешь? – поддразнила София.
Она видела, что Берканта пробрало, что на секунду в глазах его промелькнул испуг. Конечно, он тут же взял себя в руки и, пытаясь не выйти из роли опытного ловеласа, прошептал, подпустив в голос бархатистой хрипотцы:
– Не верю.
А София с металлическим смешком отозвалась:
– Зря!
Бог его знает, что за странные чувства он у нее вызывал. Его хотелось то дразнить, то жалеть и успокаивать. Обещать, что все непременно будет хорошо, и тут же пугать вовремя брошенной многозначительной фразой. Во всем этом определенно нужно было разобраться.
Беркант хмыкнул, вытащил из кармана куртки бутылку вина, которую они прихватили по дороге и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. Он начинал злиться, София чувствовала это тем самым животным внутренним чутьем, что всегда позволяло ей улавливать настроение и эмоциональный фон людей. Заговорив с ней, он, должно быть, рассчитывал на короткое яркое приключение, одну сумасшедшую ночь, которая вскоре уйдет, оставив после себя приятное послевкусие. Выходило же что-то совсем другое. Эти беспорядочные шатания по пустынным улицам, взгляды, от которых становится тревожно, разговоры, болезненно цепляющие что-то внутри, тягостная маета, бесплодная, ни к чему не приводящая, разорвать которую, однако, почему-то не хватает решимости.
Она искоса взглянула на Берканта. Тот сейчас напоминал обиженного мальчишку. Сидел, нахохлившись, прикусив полную нижнюю губу, и смотрел в сторону, машинально барабаня кончиками пальцев по круглому боку бутылки. И София задумалась вдруг: что заставляло его ходить за ней всю ночь? Ведь он был здесь известным актером, мог, убедившись, что с ней просто не будет, тут же развернуться и снять любую из жаждущих его внимания фанаток. Однако же он упорно следовал за ней, словно растерянный ребенок, цепляющийся за руку старшей сестры. Которая, возможно, напугана ничуть не меньше его самого, но никогда не позволит себе выдать это, показать свою слабость и подвести младшего. Лучше уж терпеть ее подколки и насмешки, зато точно знать, что с ней ты будешь в безопасности.