Вечная ночь
Шрифт:
В узкую арку старого дома выходило одно окошко. Его лет сто не мыли. Сквозь слои грязи пробивался свет, такой слабый, что даже не отбрасывал блика на противоположную стену. Доктор Филиппова знала, что за этим окном маленькая комната, в которой нет ничего, кроме вонючих матрасов и облупленной табуретки. На полу валяются тряпки, газеты. На матрасах под тряпками спят дети, мальчик и девочка. Мальчику сейчас должно быть около четырех. Девочка совсем кроха, года два, не больше. У них есть мать, отцы меняются ежемесячно.
В прошлом году, ранней осенью,
– Тетя, проводи нас, пожалуйста, домой.
Она не сразу сумела разглядеть их, сидящих у стены, прямо на асфальте. Достала из сумки зажигалку, посветила.
– На лестнице темно, нам страшно.
Говорил мальчик. Девочка молчала и улыбалась. Она была такая маленькая, что казалось странным – как она может идти самостоятельно.
– Мама там во дворе с дядьками, они все пьяные, а мы спать хотим, – объяснил мальчик, – вот наш подъезд, четвертый этаж.
– Сколько тебе лет? – спросила Ольга Юрьевна.
– Три с половиной. Меня зовут Петюня. А ее Людка. Ей год и четыре месяца.
– Может, все-таки лучше отвести вас к маме?
За аркой, в укромном грязном дворике, раздавались пьяные голоса, смех.
– Не надо. Мы спать хотим. – Мальчик вцепился в ее руку.
Ольга Юрьевна впервые вошла в подъезд, который все добропорядочные жильцы окрестных домов старались обходить стороной. Вонь, мрак, холод. Ее подъезд тоже не отличался чистотой и свежестью ароматов, но был светлым, вполне жилым и нестрашным.
Газа в зажигалке осталось мало. Огонек дрожал, дергался, ничего не освещал.
– Вот здесь ступенька сломана, – предупредил Петюня.
– В квартире есть кто-нибудь? – шепотом спросила Ольга Юрьевна.
– Никого. Как раз хорошо, мы хоть поспим, пока они гуляют.
Непонятно, кто кого довел до четвертого этажа. Ольга Юрьевна боялась, что сейчас случится какая-нибудь гадость. Откроется дверь. Вылезет, как покойник из гроба, жилец одной из квартир.
– Тетя, вот мы пришли. Ты только зажги свет, я не достаю до выключателя.
Ольга Юрьевна увидела кухню, вернее, полуразложившийся труп кухни. Ошметки почерневшей клеенки, затвердевшие слои грязи. Огромный мешок из пузырчатого пластика, набитый пустыми бутылками. Комната детей выглядела не многим лучше. Красный пластмассовый грузовик был единственным нормальным предметом в этом отхожем месте.
– Все, тетя, ты можешь идти.
Она ушла, не оглядываясь, умчалась по лестнице, почти не касаясь разбитых ступеней.
«Интересно, в этом доме топят? Как они прожили зиму?» – подумала Ольга Юрьевна, взглянув на одинокое окошко. На миг ей показалось, что там, за мутным стеклом, что-то темнеет. Она даже почувствовала взгляд. Может, кто-то из детей, Петюня или Люда, смотрят в окно?
Зачем смотреть, если ничего, кроме глухой стены, не видно?
Ольга Юрьевна бегом миновала арку, нырнула в свой родной теплый подъезд и скомандовала себе: забыть! Прежде всего, забыть о болтливом больном, без имени и возраста. Потом о любимице отделения, кошке Дусе. Вечером она пропала, не пришла ужинать и на зов не откликнулась. Забыть о детях, живущих там, где жить нельзя, об их матери, наркоманке, проститутке, которой всего лишь восемнадцать лет.
– Вы, Ольга Юрьевна, слишком чувствительны для вашей профессии. Вот у вас тут в кабинете кошечка живет. Я слышал, ее зовут Дуся. Беленькая, ласковая. Случится с ней что-нибудь, вы плакать будете. О, я отлично представляю себе, как вы плачете. По-детски, безутешно, трогательно. Мужчины обычно не выносят женских слез, а я люблю. Меня это здорово возбуждает.
Оказавшись дома, Ольга Юрьевна с облегчением обнаружила, что ее семья уже спит. Муж – на кухонном диване, перед включенным телевизором. Дети в своей комнате, разделенной книжными полками на две половины. Андрюша вырубился, сидя на полу, между столом и кроватью, в домашних рваных джинсах, в наушниках, из которых слышна нервическая пульсация рэпа. Только Катя потрудилась надеть пижаму и лечь в постель.
Ольга Юрьевна не стала никого будить, выключила телевизор и стереосистему, сняла куртку, сапоги, взяла телефон, босиком, на цыпочках, прошла в ванную, закрыла дверь и позвонила в отделение.
– Дуся нашлась?
– Нет. Шляется где-то, – сквозь долгий зевок ответила дежурная сестра Галя, – весна на дворе, вот она и загуляла. Кошка, понятное дело. Я ж говорю, надо ее кастрировать.
– А как этот новенький?
– Нормально. Спит.
– Проверь.
– Я говорю, тихо все, Ольга Юрьевна.
– Пожалуйста, загляни в палату. Я подожду у телефона.
– Да что проверить-то? Не сбежал ли?
«Правда, что за глупости? – одернула себя Ольга Юрьевна. – Куда он денется?»
Галя все-таки отправилась в палату. Ольга Юрьевна услышала, как стукнула о стол телефонная трубка, как зашаркали по истертому линолеуму тапки. В трубке звучали легкие щелчки, треск, похожий на хриплое бормотание. На миг доктору Филипповой стало не по себе наедине с живой тишиной в трубке. Она сидела на краю ванной. Из крана медленно капала вода. Узкое темное окно отражало все в размытых бело-розовых тонах. Скрипела и подрагивала форточка. Ветер, мрак, ледяная ночь – все это осталось там, снаружи. Доктор Филиппова была дома, в тепле и покое. Рядом спали муж и дети.
Она прикрыла глаза, чтобы не видеть в зеркале свое лицо. При ярком свете оно казалось серым, старым. В радужной мути под веками тут же проступило лицо неизвестного. Мужчина, от тридцати пяти до сорока лет. Рост 180 см, вес 73 кг, голова обрита наголо. Глаза маленькие, карие, лицо круглое. Нос прямой, приплюснутый. Рот большой. Губы пухлые, ярко-красные, блестящие, словно накрашенные. Кожа белая, слишком тонкая и нежная для мужчины. Под подбородком розовая сыпь, раздражение от бритья. Никаких особых примет, которые помогли бы установить личность.