Вечная сказка
Шрифт:
Лухан лег сверху и фрикции его стали ещё энергичнее. Она воскликнула его имя, и воздух поймал слово, передав его эху. Парень чувствовал, как её прохладные пальцы касаются его плеч, но глаза его всё ещё были в её глазах, загадочных, далеких, близких только для этих минут. Он был рядом с ней, но не возле. Это ломающее расхождение! Как так происходило, что когда ты находишься вдали от человека, ты можешь думать, что он всё-таки с тобой? Это сумасшествие, тайна, но они были и не были вдвоем.
Молодой человек забился, подойдя к пику и закусив нижнюю губу. Она приподнимала ягодицы от земли, чтобы он мог входить каждый раз до предела. Она молила о
Яркий свет пробудил его и Лухан открыл глаза. Это настоящее, бесцеремонное солнце ворвалось в окно и обрушило его из мечты в реальность, в странную комнату с накрытыми белыми простынями предметами мебели. Старинный рояль был единственным, на чем лежала пыль, а не ткань. Черный лак потрескался на углах и отскочил маленькими кусочками, расходящимися от прорех трещинами сморщинившись, как старик. Лухан подошёл к зеркалу, с которого полотно съехало на половину и висело на овальной раме. Он увидел тень себя, прозрачную и невесомую, лишь абрис человека с просматриваемыми чертами молодого юноши. Он был призраком, обитавшим в этом брошенном доме, веками ломавшем его судьбу так, что он застрял в нем навечно, силой какого-то проклятия. Разделенный с ней, той, которая должна была быть где-то рядом, потому что в прошлой жизни они умерли вместе, но, как и всегда, почему-то отсутствовавшая… сколько это будет длиться? И почему в этот раз Лухан не вырвался из мира мертвых, а она возродилась вновь? Он знал, чувствовал, что возродилась… но где же? Где, кроме его сна, в котором он ещё в силах ощущать что-то физически, она обитает?
Проведя по зеркалу невесомой рукой, которая прошла сквозь него, Лухан в отчаянии бросился к окну, потревожившему его покой тем, что пропустило солнце. Он не мог открыть его, не мог распахнуть двери, не мог покинуть этот дом. Будь ты проклято, несчастное место! «Если ты не выпускаешь меня, то верни в эти стены её. Верни её мне, о небо!» - опустился на ветхие половицы коленями призрак и безслезно зарыдал, пряча бледное лицо в бестелесных ладонях.
Часть 2
Сбежав из дома на вечер после ссоры с родителями, я бродила по окрестностям, как любила это делать. В порванных на коленях джинсах, кедах, с феничками на запястье, каждая из которых имела для меня свой особый смысл, я шаталась по району, изучая глаза домов – темные днем окна, зашторенные и раззанавешенные, большие и маленькие, приоткрытые в жаркий полдень и закрытые. Я любила переходить от современных кварталов к более старым, где духом былых времен дышал каждый кирпич, каждая крыша, каждый карниз, особенно если они были обломаны, прогнили или частично обвалились.
Вон тот кургузый дом стоит тут лет пятьдесят-семьдесят. Ему требовался ремонт, но он явно не был нужен кому-либо. Вон тот пенсионер с заколоченными ставнями точно отжил своё. Жмурясь на солнце, я купила бутылку минеральной воды и продолжила путь по дороге, то возвышающейся, то опускающейся на холмах города. Я бывала тут и раньше, хотя в последний раз давно. Кое-какие детали я уже не узнавала. Один особняк дождался благодетеля и вокруг него деловито выстроились леса. Рабочих сейчас не было, зеленая сетка висела там, где сохла штукатурка. Тротуар повел меня вниз. Ох уж эти родители! Иногда мы совершенно не можем найти общий язык, и потом мне часами не хочется возвращаться в их общество. Иногда мне хочется свой собственный дом, но семнадцать лет – маловато для самостоятельности. И всё же, ничто не мешало мне быть мечтательницей и гадать, какими были прежние хозяева покинутых семейных гнездышек, а, может, там и не жили семьи, а лишь одинокие и мрачные люди? Могла бы я жить одна на целых двух или трех этажах? В настоящем замке? Нет, замков тут не было. По крайней мере того, что принято ими называть. Самым напоминающим нечто подобное пожалуй был… я остановилась, задрав голову, чтобы сделать последний глоток и, опустошив бутылку, завертела её в руке. Да, вон тот домище! Серый, обвитый плющом и глициниями, сиреневыми и розоватыми. Мне эти цветы кажутся волшебными. Они как меховое манто дворянки, лежат на козырьках и свисают с них гроздьями. И окна у этого дома удивительно целые… Но что это?
Мне показалось, что в одном из них кто-то есть. Я видела светлеющее лицо, которое простояло несколько секунд за стеклом и исчезло. Там тоже идёт реконструкция? Или покупатели нашлись и изучают то, что намерены приобрести? Я подошла к ограде, разделяющей дорогу и дом. Между ним и оградой пролегали метры нестриженого газона, запущенного, разрушившего выложенную когда-то ровно плиткой дорожку к главному входу продирающейся в щелях травой. Двери казались неотворяемыми уже целое столетие. Пожалуй, этот великан был самым долгожителем. По архитектуре можно было предположить, что он возведен в начале двадцатого века. Неужели уцелел по время войн и революций? Я взялась за прутья, чтобы приблизить лицо, но вдруг что-то словно вошло в меня через руку и я, теряя сознание от сильного гула в ушах, закрыла глаза…
С пугающим жужжанием моторов, самолёты проносились над самыми крышами, едва не задевая их своими животами. Если бы высунуться было возможно, то в кабинах завиднелись бы напряженные лица летчиков. Когда они обстреливали бегущих солдат, но на их губах уродливо расплывались улыбки. Я зажалась в самом дальнем от окон и глухом углу комнаты, в которой всё было перевернуто так, словно врывались грабители, но никого, кроме меня, не было, с тех пор как родители с младшими братьями и сестрами сбежали в укрытие. Я не последовала за ними. Я ждала. Даже сейчас, когда на улице грохотали выстрелы и бомбежка, я смотрела на дверь, не отрывая глаз. И она открылась.
Лухан вошёл, всматриваясь внутрь со страхом, боясь, что никого не найдет и не увидит. Но в то же время, в его взгляде на миг промелькнуло успокоение, что он не увидел развороченные трупы и мертвецов, с пулей во лбу. Кусая костяшки пальцев дрожащих рук, я вынырнула из-за стула, которым на всякий случай прикрывалась, если разлетятся окна и полетят осколки. Бросаясь вперед, я зарыдала, обхватив Лухана за плечи, переведя руки на шею, утыкаясь в его закопченное от вездесущего в разгромленных улицах дыма лицо, пыльную шею. Из-под каски виднелись отросшие и свалявшиеся волосы, цвет которых было не разобрать, но я помнила, помнила!
– Ты вернулся, господи, ты вернулся! – зашептала я, целуя каждый доступный сантиметр, даже его воротник и одежду. Меня ещё нервно трясло и я омывала слезами пахнущее гарью и порохом обмундирование.
– Почему ты здесь? Почему ты до сих пор здесь?! – схватил он меня за лицо и поднял его, желая посмотреть с упреком, но он растаял в слезы, тоже навернувшиеся на его глазах. Лухан бросился целовать мои щеки, я цеплялась за его запястья, закрывала веки, и из уголков глаз лились слезы.