Вечномечтовые
Шрифт:
– Будем мелодию вашу делать…
Ветер бьется в окна. Продавец думает про себя, черта с два он улетит завтра в теплые страны, как бы вообще в этом северном городке зимовать не пришлось. Интересно, как это, зимовать, никто из его родичей не зимовал, все на юг улетали, еще в тех незапамятных времен, когда его дикие предки вили гнезда…
А здесь тоже можно жить
А здесь тоже можно жить.
Оказывается –
Поначалу думал – не выживу, да где это видано, чтобы здесь выживали. Кто сюда попал, тот, считайте, уже все… Да и вообще не знали, что есть какое-то сюда…
Оказалось – есть.
И оказалось – можно жить.
Нет, жизнью это, конечно, не назовешь. Так. Выживание. Борьба за жизнь. За самого себя. Вернее за то, что когда-то было тобой.
Но ничего, не смертельно.
Есть, например, каменные кубы. В них можно укрыться, если с неба что-то падает. И если воздух застывает, тоже можно укрыться. И переждать.
Есть каменные кубы, в которых прячется энергия. Конечно, не в чистом виде. Конечно, ЭТО еще доводить и доводить до ума, чтобы была энергия. Ну ничего, и довести можно.
Один такой куб рядом с кубом, в котором я прячусь. Надо укрыться оболочкой, выйти из своего куба, и не со стороны, ближайшей к другому кубу, а с противоположной. Обойти куб, и зигзагами-зигзагами добраться до куба с энергией. Только надо осторожнее идти через мертвую полосу. Твари, которые здесь живут, как-то угадывают, когда можно идти через мертвую полосу, угадывают по длине световой волны. Я так не могу.
Твари…
Здесь тоже есть жизнь.
Оказывается.
В жизни бы не подумал. Да и в один голос все говорили, не может тут ничего жить, что смеяться-то, условия не те.
Только плевать хотела жизнь на наши условия.
И твари тоже смирные. Когда сюда попал, думал, растерзают в клочки, охнуть не успею. А ничего. Обошлось. Смирные. Нет, бывает, конечно, сцепятся друг с другом, и начинаются всякие такие ужасы, про которые умнейшие наши умы говорили – так быть не может. Только все эти ужасы где-то там, там, не у нас.
И то хорошо.
Так что жить можно. Пока движение воздуха не замирает, а если сильно замрет, то конечно, уже и не знаешь, куда деваться. В такое время лучше сидеть в каменном кубе. Не высовываться. Вызвать тварь, чтобы принесла энергию. Энергию, расфасованную в материю.
Как-то друг друга они вызывают. Связь какая-то у них хитрая…
Иногда ищу своих. Так. Просто. Хожу среди чудищ, сам замаскированный под чудище, заглядываю в жуткие глаза, не мелькнет ли что наше, родное. Не мелькает. Да и откуда взяться нашему, родному, можно подумать, кто-то остался после беды…
Никого не осталось.
На ночь молюсь Инакому, точно знаю, он меня уже не слышит.
Его уже нет.
А вот Душа еще есть. Я знаю. Он живет, пока я живу.
А твари ничего оказались, смирные. Иногда пытаюсь с ними заговорить про дальние миры там, там, там. Кивают, соглашаются, да, может, есть что-то такое… а вот, умные головы говорили… а я слышал… и снова о своем говорят, где достать энергию, и в чистом виде, и в нечистом виде, и во всяком.
Так что ничего твари оказались. Жить можно. Только не нравится, когда они начинают ловить воздух. Это когда я выхожу к тварям и оживляю душу, чтобы она жила. Собираются твари. Стадом. Мой, который меня оберегает, выходит, говорит как всегда, что выступает лауреат множества премий, все такое.
Выхожу. Твари начинают ловить лапами воздух, будто боятся, что в каменном кубе на всех не хватит. Хватают, хватают ладонями, а воздух от них ускользает.
Наловятся воздуха, притихнут.
Стою на помосте перед тварями. Дергаю струны. Не космические, до космических им далеко. Но все-таки. Сливаюсь, сживаюсь со струнами, пускаю в них корни.
Просыпается Душа, дрожит в воздухе. Живет. Твари слушают, как она живет. Как жила когда жили мы, как жила когда еще нас самих не было.
Потом Душа засыпает. Твари снова ловят воздух, застоявшийся, выдохшийся, боятся, что на всех не хватит. Вот это я в них не люблю, тут Я Душу им показываю, а они за воздух дерутся, мне-мне-мне…
Все боюсь, что они начнут ловить воздух, пока не спит Душа. И спугнут Душу.
Но пока не спугивали.
Так что жить можно… А что дрянь какая-то с неба падает, так это не страшно. Когда на меня первый раз дрянь эта с неба посыпалась, я вообще думал умру, а ничего… жить можно…
Цап-Цап
– А Цап где?
Мак смотрит на отца с матерью, на непривычно отрешенные их лица, ну хоть бы наорали, что пуговица не застегнута, или сумка в грязи, или еще что.
А тут ничего.
Сидят, видео смотрят.
– А Цап где? – кричит Мак, уже громче.
– Мак, да ты хоть разденься, что ли… ты смотри, мы тебе стерео купили, там…
Мак кричит, во все горло, не слышат, не слышат:
– А где Цап? Цап?
– А… убежал куда-то, не видели…
Мак бросается на ковер, молотит кулаками в пол, родители охают, ахают, да что ты, ты как себя ведешь, это что за выходки такие…
– Отдали… отдали… отда-а-али-и-и-и!
Так и есть, отдали, отдали, в зоопарк, родители, гадкие, гадкие, гадкие, отдали Цапа, отдали, в зоопарк отдали, а то и вообще на улицу выкинули, как-то теперь Цап без Мака…
Мак распахивает дверь, выбегает в темноту улицы, родители всполошились, Мак, Мак, ты куда, куда-куда, на Кудыкину гору… тут надо сбежать из дома, обязательно сбежать из дома, все герои во всех книжках так делают, когда их родители предают, они сбегают из дома…
– Цап! Цап! Цап-Цап-Цап-Цап-Цап!
Ночь не отвечает.
Жив.
Вот это главное, жив, остальное уже все неважно. Даже страшно как все неважно, и что «Центавра» больше нет, и что никого больше нет, и это не имеет значения…