Вечность
Шрифт:
Я знал, что это правда. Существовали и, возможно, всегда будут существовать два Коула: тот, который одной улыбкой заставлял толпу умолкнуть, и тот, который шептал песни о невозможности найти свои Альпы. И я понимал, что Бек, вытащив Коула со сцены, каким-то образом выпустил наружу второго, более спокойного Коула и дал тому шанс на жизнь.
Да и мне тоже. Да, Бек укусил меня, но уничтожили меня мои собственные родители, а не он. Я достался ему смятым комком бумаги, который он постепенно расправил. Так что он возродил к жизни не только Коула.
У него было столько лиц. Он был как песня,
— Ладно, — произнес Бек, и голос его немного окреп. — Ладно. Если у меня есть всего десять минут, вот что я хочу сказать. Ты не просто лучший из нас. Ты — больше. Ты — лучше нас всех. Если у меня есть всего десять минут, я говорю тебе: иди и живи. Я говорю… пожалуйста, возьми гитару и пой свои песни, чтобы как можно больше людей могли их услышать. Пожалуйста, сложи еще тысячу этих твоих дурацких журавликов. Пожалуйста, поцелуй эту девушку миллион раз.
Бек вдруг умолк и пригнул голову к коленям, обхватив ее стиснутыми в кулаки руками. Мышцы у него на спине подергивались. Не поднимая головы, он прошептал:
— И пожалуйста, забудь обо мне. Мне хотелось бы, чтобы я был лучше, но я был таким, каким был. Пожалуйста, забудь обо мне.
Костяшки его сжатых рук побелели. Столько способов сказать «прощай».
— Я не хочу забывать, — сказал я.
Бек поднял голову. На шее у него билась жилка.
Грейс выпустила меня, и я понял, она хочет сказать, чтобы я спустился туда, в подвал. Она была права. Я бросился вниз по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Бек попытался подняться, но не сумел, и я упал перед ним на колени. Мы почти касались друг друга лбами. Бека била крупная дрожь.
Сколько раз Бек стоял на коленях передо мной, когда я, содрогаясь, лежал на полу.
Я вдруг почувствовал себя таким же потерянным, как Бек. Как будто развернул все мои бумажные журавлики-воспоминания и обнаружил, что на них напечатаны какие-то незнакомые знаки. Где-то по пути среди них каким-то образом затесалась надежда. Как я всегда считал, моя история звучала так: жил-был мальчик, и однажды ему пришлось поставить на карту все, чтобы сохранить то, что было ему дорого. А на самом деле она звучала так: жил-был мальчик, и его страх сожрал его заживо.
Я устал бояться. Это началось в ту ночь, когда я с гитарой залез в ванну, и закончится, когда я снова перестану быть Сэмом и стану волком. Я не буду бояться.
— Черт, — выдохнул Бек еле слышно.
Жара была уже практически не властна над ним. Мы снова касались друг друга лбами, отец и сын, Бек и Сэм, как было всегда. Он был настоящим дьяволом и настоящим ангелом.
— Скажи, что ты хочешь, чтобы мы исцелили тебя.
Кончики пальцев у Бека побелели, потом покраснели, прижатые к полу.
— Да, — произнес он тихо, и я понял, что эти слова предназначены только для меня. — Делайте все необходимое. — Он вскинул глаза на Коула. — Коул, ты…
А потом кожа на нем вспухла и лопнула, и я отскочил, чтобы отодвинуть обогреватель, прежде чем Бек повалился на пол и забился в судорогах.
Коул подошел к нему и снова вонзил иглу шприца в
В тот миг, когда Бек вскинул к потолку морду со знакомыми, ничуть не изменившимися глазами, я увидел на его месте себя.
56
КОУЛ
Эпинесррин/ псевдоэфедрин смесь № 7
Метод: внутривенное введение
Резулътат: успешный
(Побочные эсффекты: отсутствуют)
(Примечание: влияние окружающей среды все равно
вызывает обратное превращение в волка)
57
СЭМ
После того как Бек превратился обратно в волка, я почувствовал себя замаранным, как будто был замешан в каком-то преступлении. Мне так остро напомнили о моей прошлой жизни, когда я прятался от зимы и когда имел семью, что меня охватило милосердное отупение. Видимо, я был не один такой: Коул объявил, что хочет «поехать покататься», и умчался на старой «БМВ» Ульрика. После его отъезда Грейс ходила за мной по пятам, пока я месил тесто для хлеба, как будто от этого зависела моя жизнь; потом я оставил ее приглядывать за духовкой, а сам отправился в душ. Чтобы оттереть воспоминания и напомнить себе: пока еще у меня есть мои руки, моя человеческая кожа и мое лицо.
Не знаю, сколько времени я стоял под душем, когда услышал, как дверь ванной открылась и закрылась.
— Здорово получилось, — произнесла Грейс. Заскрипела крышка унитаза: она попыталась пристроиться сверху и найти удобное положение. — Ты молодец, Сэм.
Я не видел ее, но чуял запах хлеба. Мне вдруг стало как-то неловко. Почему-то мыться под душем в ее присутствии казалось чем-то намного более интимным, чем заниматься сексом. Я ощущал себя в тысячу раз более обнаженным, несмотря даже на непрозрачную шторку.
Я взглянул на кусок мыла, который держал в руке, и принялся намыливаться.
— Спасибо.
Грейс по ту сторону шторки молчала. Я не видел ее, значит, и она меня тоже не видела.
— Ты там все вымыл, что полагается? — поинтересовалась она.
— Господи, Грейс, — ответил я, и она рассмеялась.
Снова повисло молчание. Я принялся намыливать между пальцами. Ноготь на одном был поврежден о гитарную струну. Я осмотрел его, пытаясь сообразить, нужно с этим что-нибудь делать или нет; сложно было поставить верный диагноз в тусклом оранжевом свете, который просачивался сквозь шторку.
— Рейчел пообещала сходить завтра вместе со мной к моим родителям, — сказала Грейс. — Вечером. Когда освободится.
— Волнуешься?
На самом деле волновался я сам, хотя никуда не шел. Так попросила Грейс.
— Не знаю. Это просто нужно сделать, чтобы снять с тебя подозрение. И потом, я должна официально быть живой, если хочу присутствовать на похоронах Оливии. Рейчел сказала, ее кремировали. — Она умолкла. Повисла долгая пауза, во время которой тишину нарушал лишь плеск воды. — Хлеб получился отличный, — произнесла она наконец.