Вечные всадники
Шрифт:
После обучения с мая по сентябрь Солтан и Туган должны были участвовать в рядовых соревнованиях. На ипподром приехал в этот памятный день чуть не весь Аламат: шутка ли, такое событие! Приехали и старики, и молодые, приехали бывалые работники; завода во главе с директором. Конечно, приехал Абдул, но мать Солтана осталась дома в слезах, а на приглашение мужа ответила с горечью и упреком:
– Не могу же я смотреть, как под копытами коней будет погибать мой второй сын!
Расстроенный Абдул сердито плюнул в сторону и быстро
Ей виделось, как со стороны Пятигорска везут по этой дороге окровавленное тело ее единственного сына – ведь и с первым было так. И ведут в поводу белого Тугана, который лишился своего наездника….
Но на дороге показалась лишь громко мычавшая красная корова, бредущая впереди стада. Долго стояла Марзий у ворот, глядя вдаль…
А в это время на трибунах ипподрома яблоку негде было упасть от наплыва людей. У каждого терпение на пределе: «Какой конь возьмет? Скорей бы начинали!»
В программе скачек были указаны имена десяти лошадей-двухлеток, их номера.
Вот кони торжественно выходят на дорожку, идут по ней шагом, а назад, к линии старта, возвращаются легким разминочным галопом-кентером. Стали на старте, выровнялись голова к голове. Жокеи ждут звонка.
Туган выделяется среди своих собратьев и мастью, и статью. Он чувствует торжественность момента. Ноздри раздуты, уши торчком, глаза горят нетерпением. Солтану кажется, что мышцы коня натянуты как струны; он похлопывает Тугана по шее, успокаивает, а сердце у самого колотится так громко, что слышит, наверное, весь ипподром.
На мгновение Солтан вспомнил тот давний старт у околицы Аламата, когда он делал свой «заезд» на Сером, на ишаке, и опозорился. Сегодня он не опозорится. Взять себя в руки!
– Будь мужчиной, Туган! – шепнул он и погладил коня.
Звонок! Приготовиться!
Стартер взмахнул флагом.
Кони, как пушинки, полетели вперед, чтобы взять дистанцию в тысячу двести метров.
Трибуны загудели, зашевелились. Аламатцы, как и другие зрители, повскакивали с мест, устремив взгляд на дорожку ипподрома.
Абдул, бледный и беспокойный, то вскакивал, то садился и прикрывал на миг лицо руками, то опять вскакивал, готовый побежать вслед за сыном, но успокаивал себя и зачем-то еще больше затягивал свой и без того затянутый серебряный пояс.
– Ничего, Абдул, немного терпения, – взволнованно сказал директор завода, положив руку на его плечо, а сам не находил себе места.
От его завода в сегодняшних пробных соревнованиях участвует только Туган – значит, ему и доверена честь завода. Коню доверена. И Солтану! Неужели подведут?
Вдруг трибуны ахнули. Кони шли вровень, Туган если и выделялся, то белизной, шел он вроде бы неторопливо.
Но в какой-то миг он легко, словно играючи, вырвался вперед, опередил всех на целый корпус. Казалось, он плывет над дорожкой.
– Вот это конь! – закричал кто-то на трибуне.
Без видимых усилий Туган увеличил разрыв, словно расстелившись над землей.
Финиш!
Публика разом поднялась на ноги, аплодировала, слышались крики: «Ура, Туган!», «Ура, Аламат! »
Сидеть остался один Абдул, затем опомнился, вскочил на ноги и увидел, как сын ведет Тугана вдоль трибун, люди забрасывают их цветами, счастливых, возбужденных…
***
А Марзий вдруг увидела в конце улицы то, чего страшилась увидеть: вереницу подвод с людьми, множество всадников, а впереди – белоснежная точка. Марзий покачнулась, еле удержалась на ногах и опустилась на скамейку у ворот. Схватилась за сердце, долго не могла смотреть в ту сторону. А когда посмотрела и пригляделась, то ясно различила, что Тугана не ведут по-траурному под уздцы – на нем кто-то сидит. Да, верхом ехал ее сын Солтан, а все остальные на почтительном расстоянии от победителя!
Марзий, теперь от счастья, не могла подняться на ноги даже тогда, когда белый конь и всадник в белой рубашке и серой каракулевой шапке стали перед ней.
***
Осень 1940 года для Солтана и Тугана была самой щедрой на победы и славу: они участвовали в нескольких состязаниях и каждый раз приходили к финишу первыми. О них пошла громкая молва. Даже с дальних краев приезжали конники, чтобы посмотреть на эту «крылатую» лошадь и попытаться приобрести ее.
Газеты печатали фотографии Солтана с Туганом.
Завод, конечно, не думал продавать Тугана – такой производитель нужен был ему самому. Но при виде каждого приезжего Солтан настораживался. Он бы не вынес разлуки с другом.
Солтан вытянулся, возмужал. А Туган… Пришла его зрелость! К маю 1941 года у него уже был свой косяк, начались его новые заботы: он отвечал теперь зa кобылиц, был всегда начеку, белоснежным метеором носился вокруг своего косяка, кого-то наказывал за неповиновение, настораживался при виде любой опасности. Хозяин!
Как всегда, к лету, табуны откочевали на альпийские пастбища. На Бийчесын Солтан поехал с отцом, но уже в роли заправского табунщика, а не подпаска.
В один из дней Солтан пас табун сам, отец же остался на кошу, готовил обед. С утра был дождь, но потом взошло солнце и умытые травы, как бы повеселев, заулыбались синему небу.
Солтан во все горло пел свою любимую песню «С неба полуденного» и расхаживал рядом с табуном в своих кирзовых сапогах, к которым прилипли мокрые травинки. Табун из четырех косяков пасся спокойно под охраной своих жеребцов.