Вечный герой
Шрифт:
— Убей его, Каторн!
Но это я убил Каторна. Когда он с искаженным ненавистью лицом бросился на меня, мой меч, сверкнув в воздухе, обрушился прямо на это лицо. Он дико вскрикнул, споткнулся, стремительно поднес к лицу руки и вдруг как бы съежился в своих позолоченных доспехах, а потом с грохотом рухнул на каменные плиты пола.
Он был первым человеком, которого я вынужден был убить.
На меня набросились и остальные гвардейцы, но с куда меньшим рвением. Я выбил у нескольких из них мечи, еще парочку
— Прощай, королева. Теперь ты окончательно утратила своего Героя.
И я выпрыгнул в окно.
Я приземлился прямо на розовые кусты, и шипы здорово исцарапали меня; выбравшись из их колючих лап, я бросился к воротам, гвардейцы преследовали меня по пятам.
Я рывком распахнул ворота и бросился по склону холма вниз, все дальше от дворца, на извилистые улочки Некранала. Гвардейцы не отставали, к ним присоединились толпы завывающих горожан, которые вообще понятия не имели, ни зачем я понадобился гвардейцам, ни кто я такой. Просто эта охота доставляла им удовольствие.
Итак, все сложилось наихудшим образом. Иолинда позабыла обо всем в тумане горя и ревности. И скоро из-за ее решения должно было пролиться куда больше крови, чем ей самой требовалось.
Я бежал, сперва не разбирая дороги, а потом свернул к реке. Я надеялся, что команда моего судна по-прежнему верна мне. Если это так, то какой-то шанс на спасение еще оставался. Я влетел на палубу корабля прямо перед носом у своих преследователей. И завопил:
— Отдать концы!
На борту оказалось не более половины команды. Остальные были на берегу, в тавернах и прочих увеселительных местах. Но матросы поспешно бросились исполнять мой приказ, сели на весла, и мы вышли из порта, оставив у причалов и гвардейцев, и беснующуюся толпу.
Так началось наше бегство по реке Друнаа.
Им удалось подготовить корабль и послать его за нами вдогонку лишь спустя некоторое время, так что мы успели достаточно сильно оторваться. Команда не задавала мне никаких вопросов. Они привыкли к моему вечному молчанию, к моим, порой совершенно неожиданным, поступкам. Но примерно через неделю после того, как наш корабль вышел в море и взял курс на Мернадин, я кратко сообщил своей команде, что теперь являюсь изгнанником.
— Но почему, лорд Эрекозе? — изумился капитан. — Это ведь несправедливо…
— Да, это несправедливо, мне тоже так кажется. Можете назвать это вероломством королевы. Я подозреваю, что Каторн что-то наплел ей про меня, вызвав столь сильную ненависть ко мне.
Такое объяснение, видимо, вполне их удовлетворило, а когда мы причалили в небольшой гавани близ Долины Тающих Льдов, я распрощался с ними, вскочил на коня и погнал его в сторону Лус Птокаи, не зная даже, что именно предприму, когда доберусь туда. Я хорошо знал лишь одно: непременно нужно было дать знать Арджаву, как обернулись дела.
Они тогда были правы.
Команда попрощалась со мной очень тепло. Они, пожалуй, даже полюбили меня. Они еще не знали, не знал этого и я, что вскоре все они из-за меня будут убиты.
Теперь я стремился лишь поскорее добраться до Лус Птокаи. Я змеей прополз мимо того огромного лагеря, который мы разбили, намереваясь осадить город, и ночью проник в столицу элдренского государства.
Арджав вскочил с постели, узнав, что я вернулся.
— Ну как, Эрекозе? — Он внимательно посмотрел на меня. И сказал: — Тебе ничего не удалось, не так ли? Ты гнал во весь опор, тебе даже пришлось сражаться, чтобы спасти свою жизнь? Что же произошло?
Я рассказал.
— Так, значит, совет наш оказался глупым, — вздохнул он. — Теперь тебе придется умереть вместе с нами.
— Лучше уж это, — откликнулся я.
Прошло два месяца. Два зловещих месяца в Лус Птокаи. Племя людей не стало сразу штурмовать город, и вскоре выяснилось, что они ждут указаний от королевы Иолинды. Она же, по всей видимости, отказывалась принимать решение.
Такая бездеятельность сама по себе уже угнетала.
Я часто поднимался на крепостные стены и смотрел на огромный лагерь внизу, надеясь, что сражение наконец начнется и быстро закончится. Легче мне становилось только в присутствии Эрмизад. Теперь мы уже признались в любви друг к другу.
Я жаждал спасти ее, потому что она стала мне слишком дорога.
Хотелось спасти и ее, и себя, и всех жителей Лус Птокаи, именно потому, что я жаждал всю жизнь прожить с ней рядом. Мне вовсе не нравилась мысль о смерти.
В отчаянии я без конца строил различные планы того, как нам противостоять чудовищной военной силе, что ждала своего часа, но все мои планы оказывались совершенно нелепыми и безнадежными.
И вдруг в один прекрасный день я вспомнил.
Я вспомнил тот разговор, который произошел у нас с Арджавом на горном плато, когда он победил меня в поединке.
Я отправился искать его и нашел в кабинете. Он что-то читал.
— Эрекозе? Они что же, начали штурм?
— Нет, Арджав. Но я помню, что однажды ты рассказывал мне о некоем древнем оружии, которое имелось у элдренов… которое есть у вас и сейчас.
— Что-что?
— О том древнем ужасном оружии, — повторил я. — Том самом, которое вы поклялись никогда более не использовать из-за его чудовищной разрушительной силы.
Он покачал головой:
— Только не это…
— Используй его всего лишь один раз, Арджав, — попросил я его. — Всего лишь покажи свою силу, ничего более. Тогда они, наверное, сразу согласятся обсудить условия перемирия.
Он захлопнул книгу.
— Нет. Они никогда не станут обсуждать с нами условия перемирия. Они скорее согласятся погибнуть. В любом случае, я не считаю, что даже в подобной ситуации можно думать о нарушении столь давней клятвы.