Вечный колокол
Шрифт:
Глава 1. Шаман
Крепкий мороз после короткой оттепели высеребрил высокие терема Сычёвского университета: и бревна, и тесовые крыши, и резьбу ветровых досок, полотенец и наличников. Университет превратился в пряничный городок, облитый сахарной глазурью. Сычёвка, заваленная снегом, дымила печками, и дымы уходили в небо прямыми пушистыми столбами.
Холода в тот год наступили рано, обильные снегопады завалили Новгород снегом в конце месяца листопада, Волхов давно стал, превратившись в проезжую
Млад вышел из главного терема, поспешно нахлобучивая треух на голову: мороз впился в уши, стоило только оказаться на крыльце.
– До свидания, Млад Мстиславич!
– вежливо кивнула ему старушка-метельщица, убиравшая снег с дорожки.
– До свидания, - пробормотал он, запахивая полушубок. После оттепели мороз казался непривычным.
– Что ж ты так легко оделся?
– метельщица сочувственно покачала головой.
Млад не вспомнил о морозе, когда выходил из дома. Только по дороге на занятия глянув на восходящее солнце, он подумал, что мороз - покрепче утреннего - установился недели на две (предсказание погоды было для него делом привычным).
Млад на ходу что-то пробурчал метельщице и почти бегом направился к естественному факультету - двухъярусному терему, где жили студенты: сегодня он пообещал дополнительное занятие для отстающих. Конечно, нормальный профессор устроил бы его в главном тереме, заранее заказав аудиториум, но Млад любил заниматься в учебной комнате - уютной, с потрескивающей печкой, - а иногда и за чарочкой меда.
Он столько внимания уделял тому, чтобы не уронить с головы треух и одновременно не дать распахнуться полушубку, что неожиданно наткнулся на декана, идущего по тропинке ему навстречу. Декан был человеком крупным, и Млад, хотя на рост и не жаловался, ткнулся головой в его выпуклую грудь, плавной дугой переходящую в не менее выпуклый живот.
– Млад!
– декан недовольно сложил мягкие тонкие губы и пригладил мех куньей шубы на груди.
– Ну что это за вид? Ты что, истопник? Что ты бегаешь по университету, как студент, грудь нараспашку? В валенках! Будто сапог у тебя нет! И когда ты, наконец, избавишься от этого собачьего полушубка? Сычёвские мужики побрезгуют такое на себя надеть!
– Это волк, настоящий волк, - улыбнулся Млад.
– Никакой разницы! Заведи нормальную шубу, а то мне стыдно смотреть студентам в глаза. Будто профессора на естественном факультете нищие!
– Хорошо, - в который раз пообещал Млад и хотел бежать дальше.
– Погоди, - декан попытался поймать его за руку.
– Ты опять в учебной комнате занимаешься с бездельниками?
– Я не успел аудиториум заказать…
– Да полтерема свободно!
– хмыкнул декан в усы.
– Ладно, беги, пока совсем не замерз… Но чтоб в последний раз!
До консультации оставалось полчаса, и Млад прямо с улицы завалился к старому факультетскому сторожу по прозвищу Пифагор Пифагорыч. Пифагорычу было далеко за восемьдесят, в лучшие годы он служил грозным помощником декана и мог бы доживать век в покое и достатке, но расстаться с университетом не смог, жил в сторожке на входе в терем и присматривал за студентами не хуже родного деда. Со времен работы в деканате осталась внешняя солидность и строгий взгляд, ясность ума, разве что с возрастом Пифагорыч стал чрезмерно ворчлив.
Настоящего его имени никто и не помнил.
– Здорово, Пифагорыч, - выдохнул Млад, сунув голову в дверь, - погреться пустишь?
– Здорово, Мстиславич, - не торопясь ответил старик.
– Заходи, раз пришел.
– Я на полчасика. Ребята пообедают…
– А сам обедал?
– Пифагорыч поднял седую кустистую бровь.
– Да некогда домой бежать…
– Садись, щей со мной похлебай, - дед указал на скамейку за столом.
– Спасибо, - Млад пожал плечами: отказываться показалось ему неудобным, хоть голода он не чувствовал.
И, конечно, Пифагорыч тут же сел на любимого конька:
– Да, не так живем, совсем не так… В щах курятины и не разглядеть, сметаны будто плюнули разок на целую кастрюлю. Про молодость мою я и не говорю, а ты вспомни, как мы при Борисе жили, а?
– Пифагорыч, ну что ты хочешь?
– Младу щи показались наваристыми, и сразу откуда-то появился голод.
– Был бы жив князь Борис, он бы быстро всех к порядку призвал. Бояре жируют, власть делят, а княжич против них еще сопля.
– Ты слышал, расследование будет? И года не прошло, решили узнать, своей ли смертью умер князь Борис.
– А ты откуда знаешь?
– глаза старика загорелись.
– Меня тоже зовут. Всех, кто волховать [1] может, зовут.
– Расскажешь?
– Ну, если слова с меня не возьмут, чего б не рассказать…
– Да убили его, тут и к бабке не ходи. Либо литовцы, либо немцы, - крякнул дед.
– Наверное, княжич и хочет узнать, литовцы или немцы. Кто убил, того и погонит из Новгорода взашей вместе со всем посольством.
– Долго собирался княжич твой. Батьку родного убили, а он сидит себе и в ус не дует!
– Пифагорыч, ему и пятнадцати еще не исполнилось, что ты хочешь от мальчишки? Он наших студентов с первой ступени моложе на три года почти. Посмотри на них и скажи, о чем они в семнадцать лет думают? О девках сычёвских, да о пиве с медом.
– Эти пусть балуют сколько душе угодно, а княжич на то и княжич, чтоб о всей Руси думать! Князь Борис в двенадцать лет в первый поход на крымчан вышел и с победой вернулся! Да и ты, помнится, в пятнадцать в бою успел побывать.
– Я от озорства и от дури, - Млад опустил глаза.
– Это от какой такой дури? А? За Родину сражался от дури?
– вскипел старик.
– Дожили до того, что за Родину драться стыдимся… Это купцы иноземные людям свой вздор нашептывают! Им, вишь, выгодно, чтоб мы стыдились. А жрецов иноземных сколько понабежало? Не убий, да возлюби ближнего! Опять же, врагам нашим выгода. Да начни сейчас против нас войну, ни один студент не побежит в ополчение записываться! Ты вот тайком сбежал, а эти задов со скамеек не подымут.
– Напрасно ты так, Пифагорыч… Это они пока друг перед дружкой носы задирают, а до дела дойдет - не хуже нас окажутся.