Вечный сдвиг. Повести и рассказы
Шрифт:
– Федотушка, сокол! – обрадовалась Кланя. – А я как раз к вам с просьбочкой. Письмо прочтете? Я почерк не разберу.
Федот покорно поплелся за Кланей на третий этаж.
«Добрый день или вечер! С приветом из Хмелева и пожеланием масса самого наилучшего, а главное крепкого здоровья. Здравствуйте, Маня, Кланя, Ваня и Таня! Очень перед вами извиняюсь очень некогда писать сейчас работы много идет отел телята очень болеют много переживания».
– Господи, – охнула Кланя, – ить што за жизь!
«Дома все хорошо, коровушка отелилась».
– Слава
«Купила холодильник Бирюса – 278 л, привезла с Пестова Клочкова».
– Невестка! – улыбнулась Кланя и умолкла, испугавшись, что перебила чтение.
«Ваня Беляков уставил исправный 215 руб. стоил 250 теперь на них снижение».
– Ваньке, небось, пол-литру поставила. Да ить пускай, все равно хорошо, Читай, милок, читай!
«Кланя, когда приедешь напиши Саша обещался на 8 марта приехать сейчас к нам не попась дороги худые. Пишут послали Сереже ковер на пол. Пока живут хорошо очень довольная им».
– Ну и слава Богу, так потихоньку и выправляцы.
«Меня приглашают а гости, но мне туда не попась некогды».
– Еще бы, кажный день в три часа ночи на фирму встает.
«Юра учится хорошо в субботу приходит помогает воды наносить колит древа. Пока до свидания маленько пописала а уж на фирмы идти ждем скорого ответа Вера Юра».
– Спасибо, – заворковала Кланя, стискивая Федота в благодарных объятьях. – Я тебя так не отпущу. За добрую весть надо беленького.
Она выставила бутылку, нарезала черный хлеб и сало толстыми кусками, по-деревенски.
– Заначка, – сообщила вяло, видно, радость ослабла и она подумала, что можно было и спасибом обойтись.
Федот Федотович старался есть медленно, как подобает представителю интеллигенции. «Простая баба, а почуяла нужду человека, – думал Федот, разомлев от выпитой водки. – Вернуться бы обратно, к простоте и убогости деревенской жизни, да замотала судьба, оторвала от почвы, и получился он человеком ни то ни се».
Лебеди на настенном ковре чистили перья, русалка сидела на ветке, поджав хвост. И этот ширпотреб нравится Клане и в ее лице всему простому народу. Искусство – не для искусства, у него гражданская миссия, только у нас она понимается превратно, у нас она служит большевистской идеологии и воспитанию дурного вкуса. Такими вот идиллиями торгуют только на базаре, да и то из-под прилавка».
Кланя сидела, упершись пухлой ладонью в подбородок. Как занесло ее в столицу? Известно как. Голод пригнал. По форме и колориту она напоминала кустодиевских купчих, но только на первый взгляд. Купчиха есть купчиха, а крестьянка, даже осевшая в городе – крестьянка. Изыску в ней нет. Слишком открыта для понимания. У купчихи лукавство и жеманство некоторое, а Кланя – вся как на ладони.
– Смешные вы, – сказала Кланя и похлопала ладонью по зевающему рту. – Видать, любовью обделены.
Ничего на это не ответив, Федот прокашлялся для солидности и вынул из-за пазухи письмо.
«Ты мое солнышко! Ты радость моей жизни! И кто тебе разрешил так малодушничать, что ты уже собираешься умирать? А кто тебе разрешает допустить мысль самоубийства?»
– У нас в Хмелеве три мужика прошлую осень повесились, – задумчиво сказала Кланя. – Ни с того ни с сего.
«Если ты меня разлюбишь и забудешь, – продолжал Федот Федотович, пропустив мимо ушей сообщение Клани, – то тогда можешь делать все с собой, что хочешь. А пока я тенью стою за тобой, мой дух в мазанке маленькой хатки, где ты, мой родной телепунчик».
– Телепунчик, телепунчик! – хохотала Клава, растирая слезы по щекам. – Кто же это у нас такой?
– Это я, – сказал Федот Федотович не без гордости и взглянул на конверт. «Начальнику II отделения гр. Терехову от з/ка Белозеровой М. А. л/д № 176607». – Как же так? Это же мое письмо!
– Читай, милок, больно красиво пишет, – попросила Кланя, комкая в руках салфетку.
«С какой бы я радостью переменила свою жизнь на пайку хлеба и пшенную баланду, но только бы быть с тобой!»
– Тварь продажная! – закричал Федот Федотович. – Убью!
– Уж так сразу и «убью», – повела Кланя крутыми плечами, – с двух рюмок за нож не хватаются.
Федот Федотович еще раз внимательно посмотрел на пожелтевший лист бумаги. Сколько раз он перечитывал это письмо, дошедшее до него через третьи руки после Машиной смерти, и никогда не видел там имени Терехова. Кто-то это приписал, кто-то над ним подшутил!
«К лету я соберу на билет и приеду к тебе. Будет нашей разлуке ровно год и шесть месяцев, а потом я приеду к тебе ко дню твоего освобождения, – читал Федот Федотович. – Мы благословлены твоей родной мамой на великую дружбу и должны жить один для другого, и ты больше никогда не смей думать, что ты третий или тридцатый, ты у меня альфа и омега, ты у меня первый и последний, в тебе моя жизнь, моя цель, моя вера».
– Ой, как она тебя любит, без очков видно!
«Ну да, Терехов-то начальник, – сообразил Федот Федотович, – какое ему освобождение! Нет, это явно мне, мерзавец Терехов сам сюда вписался, не было его тут!»
11. Стране нужны Ленины. Оказавшись на улице, Федот Федотович вынул письмо из нагрудного кармана и, к своему удивлению, не обнаружил в нем фамилии «Терехов». «Федоту Глушкову» – значилось на бумаге, и Федот не понял, радоваться ему или огорчаться. Видимо, он спятил, что скорее печально, нежели радостно.
Иван Филиппович ел гречневую кашу из кастрюли.
– Так и революцию проглядишь, – пошутил Федот Федотович и попросил кашу.
– Ты, Федот, советский нищий, – вздохнул Иван и дал ему вторую ложку. Лишней посуды Иван не держал, дабы не разводить нахлебников.
– Ленинов кормил? – спросил Федот. – Смотри, они у тебя каши просят.
Иван погладил себя по сытому животу и задернул занавеску на полке с вождями.
– Что-то у меня в глазах рябить стало, – пожаловался Иван, и Федот его искренне пожалел. В конце концов, если стране нужны Ленины, то почему многосемейный Иван должен кому-то уступать свой хлеб?