Вечный шах
Шрифт:
— Ты хочешь что-то сказать мне?
— Хочу.
— Говори, говори, что же ты молчишь?
И я решаюсь.
Я охватываю ладонями ее голову. Мои ладони большие, грубые, а ее личико маленькое, и в глазах сейчас нету никаких чертиков, ни веселых, ни печальных.
Ее губы сами приближаются ко мне, и я шепчу дрожащим голосом:
— Эстер… Я обещал Янеку, что не обижу тебя.
— Разве ты меня обижаешь?
Так спрашивает Эстер, а ее губы рядом. Яркие, как алые ленты, и такие близкие, что я чувствую их запах.
— Эстер… —
И мы вновь умолкаем.
Больше не надо говорить.
Губы Эстер сладки как мед.
Щеки Эстер нежны как бархат.
Глаза у Эстер влажны, и слеза ее солона.
Мои руки крепко обнимают Эстер. Они очень нужны сейчас, мои руки, и я не могу их оторвать. Но надо. Надо, надо… Я слышу тихий голос, который зовет меня.
Да, это Янек.
— Изя, — тихо повторяет Янек. — Пора… Ты должен идти. — Почему? так же тихо спрашиваю я. Я знаю почему. Я спрашиваю просто так, лишь бы еще не вставать, не уходить отсюда.
— Там приготовлен столик, люди ждут, и Шогер приехал. Тебя всюду ищут, не могут найти.
— Идем, Янек, — говорю я. — Идем, друг.
Мы идем.
Я не оборачиваюсь, чтобы не видеть бревно и одинокую Эстер. Я боюсь взглянуть на нее, чтобы снова не чувствовать ее влажных глаз и слез.
— Идем, идем, — говорит Янек.
Я иду, чего он торопит?
Мы шагаем молча, и я вижу, как Янек опускает голову. Видно, хочет что-то сказать, но не решается.
— Говори, Янек, — помогаю я ему.
Он смотрит на меня серьезными глазами старика.
— Не забудь, Изя, — говорит он, — что сегодня ночью, ровно в двенадцать, мы уходим в лес.
— Не бойся, не забуду.
Янек снова опускает голову, и я чувствую, что он не это хотел сказать.
— Ну, говори, говори, Янек.
— Изя, — медленно продолжает Янек. — Я тебе потом скажу, сейчас уже некогда… Я скажу тебе в лесу. Только я хочу попросить… Не делай так, чтобы мне пришлось искать и тебя.
— Не бойся. Ты хочешь, чтобы была ничья, Янек?
— Да, я хочу, чтобы ты сделал ничью.
— Я постараюсь. Я буду очень стараться, не бойся.
— Хорошо, — говорит Янек. Он доволен.
Конечно, я должен сыграть вничью, и сегодня в полночь мы уйдем в лес. Ничья! Да здравствует ничья!
Глава шестнадцатая.
ПОСЛЕДНИЙ ХОД
У белых был выбор.
"Если бы я зажмурился и кто-то другой, какой-нибудь невидимый, ангел-хранитель, поднял именно ту фигуру, которой надо пойти… Сегодня я не имею права ошибиться. Я должен спокойно подумать и выбрать: ничья или выигрыш. Я не хочу спешить. До Шогера только сейчас дошло, что я готов выиграть…"
Шогер посмотрел в глаза противнику, вскочил со стула и крикнул тем, что толпились вокруг:
— Поставить лампы и отойти! Подальше! Еще, еще!
Люди не шелохнулись, и кольцо вокруг светлого карбидного
Шогер резко придвинул стул и, навалившись на столик, проговорил тихо, так, чтобы слышал только Исаак:
— Это уже не лотерея… Тут все ясно, и у тебя нет выбора, делай вечный шах. Ничья!
Бледная кожа на лбу и под редкими волосами Шогера вздрагивала, уши подергивались.
"Теперь я могу встать и плюнуть, — думал Исаак Липман. — Я могу плюнуть в твою арийскую рожу, плюнуть на эти рыжеватые шевелящиеся волосы. Но плюнуть легко. Я хотел бы быть индейцем и срезать твой скользкий скальп, вот тогда бы я был доволен. Не бойся, я не плюну. Важно, что и сегодня, как всегда, я хозяин положения. У меня есть два хода, и я могу выбрать что захочу. Я только не могу ошибиться — на этот раз не имею нрава".
Шогер сидел, навалившись на столик.
Лицо его до линии бровей было спокойным, застывшим. Не вздрагивали углы рта, не подергивались щеки, не моргали ресницы, глаза смотрели холодно, как две могильные ямы. Только ерзала кожа головы, заставляя двигаться непрестанно вверх-вниз рыжеватые, гладко причесанные волосы.
"Я не знал, что так трудно выбрать один ход из двух возможных…" думал Исаак.
Он видел перед собой дергающиеся уши Шогера.
Он отвернулся. Но по-прежнему видел подрагивающую кожу его лба.
— Я скажу тебе правду… — медленно, с расстановкой проговорил Шогер, не думая, что кругом люди. — Детей ты все равно не спасешь. Можешь спасти только самого себя.
Исаак зажмурился.
Перед закрытыми глазами отдельно двигались уши, волосы, кожа лба.
Он открыл глаза: снова скользкие рыжие волосы, напротив, а вокруг мужчины; они ждали, медленно подступая к игрокам.
Он понял, что есть только один верный ход.
Рука, которая колебалась между двумя фигурами, взяла коня — белую лошадь, мертвую деревянную фигуру, сжала в пальцах и поставила на пустую клетку. Надо было сказать: "Шах и мат", — но у него перехватило горло, там застряли другие слова, которые было необходимо выговорить.
Исаак Липман встал, выпрямился и спокойно сказал:
— Ты проиграл.
Шогер вскочил и долго не мог нащупать кобуру.
Когда он наконец расстегнул ее, страшная тишина навалилась на город и на весь мир.
Шогер чувствовал, что он в кольце. Вокруг была стена. Живая, человек к человеку. Никому не пройти сквозь такую стену.
Он зажмурился, и снова открыл глаза, и увидел, что кольцо сжимается. Цирковая арена вдруг ушла из-под ног. Пропал и фокусник, и волшебная палочка. Людская стена придвигалась, близилась, ничто не могло ее отвратить, и была она уже не кольцом, а готовой захлестнуться петлей.
В центре по-прежнему были шахматы, ярко горели фонари…
Шогер успел еще схватиться руками за шею.