Вечный Жид
Шрифт:
При этом в школе я училась лучше всех. Я, что называется, схватывала всё на лету. А книги вообще читала, как запойный пьяница. Я и жила в этом мире – в книжном, а вовсе не в реальном. Реальный был очень скучен. Скучные дети, которые не знали и тысячной доли того, что знала я, дома – всё обыденное, надоевшее, одно и то же…
Наверное, я попала на этот свет как-то совершенно случайно. Матушке врачи запрещали рожать – как я уже писала, она была больна тяжёлой неизлечимой болезнью, но зачем-то она меня родила, наверное, контрацепция в те времена полностью отсутствовала. Родила, чтобы сразу лишиться, потому что меня у неё отобрали бабушки, которых был полон дом и которые сразу категорически решили,
А вот характер я точно унаследовала именно от матери. Она была робкой и какой-то забитой, видимо, сказалась её болезнь, которую она приобрела, будучи ещё подростком, и из-за которой она не получила высшего образования и не имела приличной работы и вынуждена была жить в полной зависимости от своих близких. Я представляю, как это бывает, когда ты не принадлежишь сам себе, и кто-то постоянно командует тебе, как надо жить. Хуже этого ничего быть не может. Я, например, совершенно этого не выношу. А мне пришлось хлебнуть такой зависимости в полной мере, причём не от близких, а от совершенно чужих недоброжелательных и недалёких людей. Но об этом речь впереди.
Самой отличительной чертой моей натуры было всегда кого-нибудь любить. Сначала я любила свою старенькую прабабушку – любила потому, что она очень любила меня (никогда мне не забыть этих слипшихся под её подушкой конфет, которые она припрятывала, чтобы угостить своё любимое чадо). Потом я пошла в школу и стала влюбляться в учителей, но вот, как ни странно, свою первую учительницу я терпеть не могла. До сих пор помню, как она выгнала меня из класса за какое-то абсолютно невинное замечание.
Любимые учителя были как мужчины, так и женщины. Мне было всё равно – моя душа рвалась любить, неважно кого. Иногда я влюблялась даже в соседок – вот дурища-то!
И вот эту мою особенность, вот эту жажду страстей, как раз унаследовала впоследствии моя дочь. Помню, как мы с подругой смеялись над ней (естественно, не при ней, а между собой), когда она разорилась, купив по бешеной цене букет красивых огромных красных роз, потому что влюбилась – даже до сих пор помню, как её звали – в учительницу литературы Оксану Васильевну…
Как потом выяснилось, я всегда придумывала объект моих чувств – в этих людях и близко не было того, что я им приписывала. Но мне было всё равно, ведь главное – я любила! А остальное, такие мелочи, как, например, то, что из себя представлял этот человек, мне были совершенно неважны.
Когда я стала взрослой, с мужчинами отношения не складывались. Они проявляли ко мне повышенный интерес, но всё это мне совершенно не нравилось, потому что я чутко улавливала подоплёку всего этого – похоть, похоть и ещё раз похоть, а она мне была противна, и каждый раз, когда у меня завязывался очередной «роман» с представителем противоположного пола, я получала массу негативных эмоций, потому что было чёткое ощущение от секса с ними, что я общаюсь с животными, а не с людьми… Я не могла воспринимать мужиков иначе – уж не знаю, почему. Может быть, потому, что взросла на классической литературе, где любовь описывается совсем иначе…
И вот так, в серой скуке, прошли мои лучшие годочки… И в очень раннем для женщины возрасте, лет в сорок, я полностью прекратила свои жалкие попытки встретить свою «вторую половину». До меня дошло, что ей в этом мире просто не существует, что я обречена на абсолютное беспросветное одиночество.
Ещё когда я училась в школе, выяснилось, что я способна на маленькие чудеса. Так, по пустяку. Например, если я не хотела, чтобы меня спрашивали – меня никогда и не спрашивали. Впрочем, я приписывала это тому, что учителя меня вообще очень редко вызывали к доске – они предпочитали возиться с отстающими, с неуспевающими, а про меня было известно, что такого, чтобы я чего-то не знала, не бывает.
Иногда одноклассники, не выучив урока, умоляли меня «заговорить зубы» какому-нибудь педагогу и потянуть время, чтобы он не успел сделать опрос. Я охотно соглашалась. Поднимала руку, не давая учительнице приступить к уроку. И задавала вопросик. Редко кто оставался равнодушным, педагоги вообще люди очень неравнодушные. В основном, заводились, что называется, с пол-оборота. Начинали мне доказывать, что моя точка зрения ну абсолютно неверная. Горячились, пытаясь меня убедить. А время шло… ну что такое 45 минут? Под конец урока я делала вид, что иду на попятный, соглашаюсь с доводами. Ну и финал был известен – звенел звонок. Призраки двоек, нависшие над головами одноклассников, отодвигались до следующего раза. Сами они, счастливые до полусмерти, чуть ли не лезли ко мне с поцелуями и благодарностями. А мне было очень смешно. Уже тогда в жизни для меня многое было так просто!
Ещё у меня был необыкновенный дар убеждения, и это очень помогло мне, когда пришлось заниматься торговлей. В перестройку это приходилось делать многим, даже тем, у кого не было таких способностей. А у меня был ребёнок, которого надо было кормить-поить-обувать-одевать. Крутилась я на полную катушку, хотя никогда раньше мне не приходилось заниматься чем-то эдаким. Всучить могла всё, что угодно. Это всегда клеймилось раньше позорным словом «спекуляция». Так вот, спекулянткой я оказалась просто гениальной. Никогда не забуду, как, купив сто ошейников-«строгачей» в местном универмаге, мы с дочерью повезли их продавать на Арбат. Деньги тогда ещё не обесценились, рубль был полновесный. И вот, купив ошейники за рубль штука, мы продали их по сто! Причём расхватали их мгновенно, мы и полчаса не стояли. Заработали какие-то немыслимые деньжищи, которых нам хватило очень-очень надолго. Мы ринулись в универмаг, но увы, нас ждал облом. Ошейники кончились, а то бы мы перегнали Артёма Тарасова, тогдашнего первого миллионера.
И ещё пару раз мне пришлось заниматься чем-то подобным, в какие-то страшные периоды моей жизни, когда денег не было вообще, жить было негде, я голодала. Подрядилась продавать какую-то газетку медицинского направления в электричках. Расходилась, как горячие пирожки, в день получалось не меньше тысячи р. Правда, труд этот был очень тяжёлый физически, как и тогда, когда я продавала на улице в Питере книги какого-то издательства. Люди шарахались от меня, милиция грозилась всё отобрать и оштрафовать. Мои напарники в таких условиях продавали по две, ну от силы по пять книжек. А я каждый день делала «норму» – продавала штук двадцать тыщ на пять (из них только тысяча причиталась мне, остальное присваивало хитрое издательство). Уж если удавалось заловить кого-то – без книги он от меня не уходил. Не помню, какую я там лапшу на уши людям вешала, но ведь и душой совсем не кривила – книги были роскошно изданные, не всякие там донцовы с шиловыми, а очень нужные для жизни – энциклопедии и всякое такое, да и стоили они вполне умеренно.
Ну а то, что я умела не отпускать в мир иной близких людей – это было проверено неоднократно. Сначала я не отпустила туда только что родившуюся дочку, которая родилась мёртвой и месяц лежала в кислородной камере между жизнью и смертью. Потом мою пожилую подругу, которая помирала несколько раз. В последний раз меня вызвали из Питера телефонным звонком, утром я ворвалась в деревенский домик и увидела страшное зрелище: мою обкаканную и обписянную подругу без сознания. Недолго думая, я завалилась на кровать, обняла её и пролежала так полдня. Наконец, она пришла в себя, и жизнь потекла своим чередом… А по-настоящему она умерла, когда я была в Штатах, и не могла прийти к ней на помощь…