Вечный зов. Том I
Шрифт:
— Живо… сюда! — сказал кто-то сдавленно (по голосу Антон узнал наборщика городской типографии Корнея Баулина), дёрнул его в сторону, впихнул в какую-то земляную щель и сам лёг рядом, тяжко дыша. А близко, совсем близко слышался уже топот ног, и усатый конвоир кричал:
— Туда он побёг, лихоманец, туда! Вниз по оврагу. Вон он, вон он! Сто-ой, твою…
Опять наперебой затрещали выстрелы, топот ног и хруст веток под сапогами стали удаляться.
— Живо! — Баулин поднялся, побежал вверх по оврагу.
Антон при падении ушиб колено, но, к счастью, не очень. Прихрамывая, он побежал следом.
Саженей через пятьдесят
— Садись, — коротко сказал, подбирая вожжи, хозяин пролётки. — На, переодевайся да спиливай колечки с рук. — Засухин кинул ему трёхгранный напильник, узел с одеждой, погнал пролётку по затравеневшей лесной дороге. Баулин нырнул в лес, будто его и не было.
Рассвет только-только занимался, зорянки свистели теперь наперебой. Пролётка катилась мягко, без стука.
К берегу речки Ини, протекавшей неподалёку от города, подъехали, когда совсем стало светло. Остановились в прибрежных тальниках. Откуда-то подбежал долговязый парень лет двадцати пяти, поздоровался.
— Это Данилка Кошкин, сынок Ивана-конвоира, который с усами-то, — сказал Засухин Антону. — Он тебя на лодке перевезёт на другой берег, а там… Ну, он знает куда… Лучше тебе подале от города быть пока. Так Субботин сказал. Поклон тебе от него. Ну, айдате, пока совсем день не разгулялся.
— Один вопрос, Василий Степанович. Как там мои — Лиза, Юрка, тётка? Свиридов, следователь, застрелился, подлец, а перед этим выпустил всё же их.
— Тётка, Антон, померла вскорости, — глухо проговорил Засухин. — Не выдержало сердце… А жена твоя Лизавета — ничего, слава богу. Оклемалась вроде. И сын здоров. Ты не беспокойся, за ними приглядывают наши люди. И про Свиридова слыхали. Про дядю твоего Митрофана знаем. Полипов где вот? Тоже сплошал где-то, в лапы того Свиридова, говорят, попал.
— Раз я видел его там… Только раз, во время допроса. Расстреляли, вероятно.
— Может, и так, — нахмурился Засухин. — Бывали ночи — по сотне людей они расходовали.
Сидя в лодке, Антон торопливо дышал полной грудью, оглядывал пустынную речку. Данило Кошкин молча бил вёслами.
— Увидишь отца — скажи ему спасибо от меня, — сказал Антон, когда пристали к берегу.
Парень хмыкнул.
— Пулю бы ему — это бы как раз по справедливости стало.
— Это как же? — удивлённо спросил Антон.
— А так… Думаешь, он за так согласился помочь нам? Чёрта с два! Деньги ему большие уплачены были. Жадный он до денег. Я думал — всё равно обманет. Нет, всё выполнил, что было договорено.
— Вот оно что!
— А ты как думал? Я с ним, с кровососом, давно разошёлся. — Помолчал и добавил: — По идейным мировоззрениям.
Силантия Ивановича Савельева и его жену Устинью полковник Зубов распорядился повесить на главной улице Михайловки, в присутствии всех жителей деревни.
13 июля 1919 года, в воскресенье, после полудня, Михайловских баб, стариков и ребятишек стали сгонять в середину деревушки, где стоял развесистый тополь. На могучей ветке дерева болтались две намыленные верёвочные петли, к стволу была прислонена непокрашенная скамейка. Над деревней стоял шум, крики, детский плач. Но головорезы из отряда Кафтанова, бывшего Михайловского лавочника и первого на всю округу богатея, объявившегося
Верстах в пяти от Михайловки в просторном голубовато-белёсом небе ослепительно горели под солнцем могучие гранитные утёсы Звенигоры. За один из утёсов зацепилось небольшое, первозданной чистоты облако, долго стояло там, чуть покачиваясь, будто наблюдая, что происходит в деревне. Потом, оставив редкие клочья на острых камнях, поплыло дальше, в сторону большого села Шантары, лежавшего неподалёку за Звенигорой, вдоль берега довольно широкой речки Громотухи.
Казнили старого Силантия за то, что он помог укрыться партизанскому отряду в неприступных каменных теснинах Звенигоры. Этот большой отряд, организованный бывшим председателем Шантарского волостного исполкома Совета Поликарпом Кружилиным ещё год назад, гоняясь по лесам за возникшей во время белочешского переворота кулацкой бандой Михаила Лукича Кафтанова, фактически контролировал огромную таёжную область в верховьях реки Громотухи, препятствуя сбору податей, недоимок за прошлые годы, мобилизации людей в колчаковскую армию. А нынче весной, скрываясь всё в тех же громотухинских лесах, партизаны небольшими группами начали объявляться на пустынных железнодорожных перегонах южнее Шантары, портили железнодорожный путь, развинчивали и увозили прочь рельсы, самодельными минами взрывали небольшие мосты. В марте, апреле и мае железнодорожное сообщение между Новониколаевском и Барнаулом почти прекратилось. Тогда-то и был послан из Новониколаевска регулярный белогвардейский конно-пехотный полк под командованием полковника Зубова со специальным заданием — во что бы то ни стало уничтожить отряд Кружилина.
Разгрузившись на станции Шантара в начале июня, полк двинулся через Михайловку в тайгу, где к Зубову примкнул и Кафтанов со своей сотней головорезов. К концу месяца Зубову и Кафтанову удалось выгнать из тайги наполовину перебитый партизанский отряд, в котором оставалось всё же около трёхсот человек, но совершенно почти не было боеприпасов, оттеснить его к самой Михайловке, на голое степное место. Оторвавшись от преследователей на несколько часов, перейдя вброд обмелевшую Громотуху, протекавшую от Михайловки в трёх верстах, Кружилин хотел увести отряд через деревню на восток, в сторону Огнёвских ключей. С юга и севера по пятам наступали Зубов и Кафтанов. На западе стеной стояла Звенигора, за ней, за Звенигорским перевалом, — Шантара, где, по сведениям вездесущего начальника партизанской разведки Якова Алейникова, был хотя и малочисленный, но хорошо вооружённый белогвардейский гарнизон. Оставался восток, эта дорога на Огнёвские ключи, но Кружилин не был уверен, что Зубов заранее не послал туда, в обход, часть своих войск, чтобы заткнуть и эту дыру.
— Яков, проверить надо Огнёвскую дорогу, — сказал Кружилин, спешиваясь посреди деревни, возле колодца. Достал ведро воды, начал жадно пить.
— Проверим, — ответил Алейников, невысокого роста парень, щупловатый, с тонкими губами. И, остановив пожилого партизана с рыжей бородкой, крикнул: — Ну-ка, живо Фёдора Савельева ко мне со всем эскадроном! — И тоже припал к ведру.
Кружилина и Алейникова обступили испуганные и любопытные жители деревни.
К колодцу, взбивая пыль, подскакало десятка два всадников. И тут в толпе послышались удивлённые возгласы: