Ведьма без ковена
Шрифт:
Я вкратце поведала историю своей миграции в детстве, рассказала про учебу и выбранную специальность, о том, как мне нравилась взрослая жизнь и независимость от мамы.
Ночь была так же хороша, как и день, как и вечер.
А утром мы поехали в Инквизицию, и на неопределенный срок мне запечатали магию, потому как контролировать я её не научилась, а оставлять мне дар в том объеме, было опасно, как для меня, так и для окружающих.
Я с сожалением, в последний раз перед возвращением в Москву прогулялась по сказочным улочкам Шварца, и таки не удержавшись,
Я пила голубой латте, дышала волшебным воздухом и прощалась.
Тем же вечером я ушла порталом в Столицу.
*Морана — древняя колдунья известная сотнями убийств, первая в истории Шварца казненная на костре ведьма.
**Спусковой крючок.
***Камлать — читать заговор, колдовать словами. Классный пример камлания в «Братстве кольца», когда Гендальф Серый заговаривал горы Карадраса.
Эпилог 1. Про Дашу.
День выдался тяжелым.
На работу я вышла не сразу, некоторое время провела с мамой, которая после моих правдивых историй дошла до такой паранойи, что хотела провожать меня в офис за руку, как первоклашку. Мне удалось отбаяриться, но с большим трудом.
Мне срочно нужно было занять себя, отвлечься от мыслей, потому, как только я оставалась наедине сама с собой, чувства и желания вырывались наружу, сметая доводы рассудка на своем пути, словно девятый вал утлое суденышко. Я скучала, так скучала, что не могла разделить личное и частное, а сейчас, чтобы принять решение, мне нужен был весь мой хваленный разум.
Новый начальник лишь для меня стал сюрпризом, но не потому, что я свалилась на него как снег на голову после трехнедельного больничного, а потому, что Кирилла в офисе не помнили.
Совсем.
Вообще.
Когда на мои расспросы о нем старший бухгалтер сделала страшные глаза, в которых я прочла свой неутешительный диагноз, пришлось скомкать разговор и уйти в даль с гордо поднятой головой, понимая что светлый запудрил всем мозг и подтер память, а вот мне паразит такой, сообщить об этом забыл. Я с удовольствием наорала на него по телефону спустя десять минут в дамской комнате, потом извинилась и даже смогла выдавить из себя слова сожаления по поводу приговора Дуни. Хотя, по правде говоря, я не ощущала его ни на гран. Туда ей и дорога.
Но боюсь теперь слава сумасшедшей истерички будет оставлять за мной, куда бы я не пришла, флер легкой безуминки. На выходе из туалета, в гробовом молчании, меня встретили с полдюжины коллег, которые не ожидали от кроткой и деловой меня, таких африканских страстей, тем более что с дверью я ошиблась, и буянила в мужском.
Выйти, скромно потупив глазки, не получилось, силу мне, конечно, запечатали, но её отголоски нет-нет, но давали о себе знать. Я то воду в кружке закипячу, то книгу с верхней полки слеветирую, вот и сейчас, вроде бы прикрыв дверь осторожно, я вырвала с мясом ручку и в мелкую крошку грохнула матовое каленое стекло, вставленное замысловатыми ромбами в дерево.
Мне
Слух о моей невменяемости распространился как лесной пожар засушливым летом. Начальник, с которым, мне казалось, мы сработались, пошел на поводу у истеричной толпы и предложил мне взять небольшой оплачиваемый отпуск. Ну хоть костер под стулом не разложили.
Вечером, у меня не было планов, я хотела просто пошататься по городу или в кино. Серебряный кулон приятно холодил кожу на ключицах, подмигивая желтыми цитринами глаз, и я решилась сходить в тот бар, в котором познакомилась с Ильей. Не знаю, возможно я надеялась встретить его там лично и поговорить, потому что звонки я его игнорировала. Обида, сковавшая ледяной коростой сердце, растаяла, но для себя я всё решила, и, хотя Илая стал моим первым мужчиной, чувств к нему не осталось.
Коллеги, сторонившиеся меня весь день, бросились в рассыпную у лифта, резко придумав почему им не стоит садиться в одну кабину со мной. Я была не в обиде, меньше народу — больше кислороду.
Пока otis** медленно делал свою работу, я думала обо всем и ни о чем. Жизнь, совершила крутое пике, а я всё бежала от перемен по привычке, не желая менять относительно устоявшееся существование, трусишка.
Лифт предсказуемо остановился, так как наш офис был на последнем этаже, и, если он не был загружен, добирал желающих покинуть работу этаж за этажом.
Да вот только открылись двери не на очередном уровне офисного муравейника, а в огромную гостиную, богато обставленную дорогой мебелью с резными завитушками. Камин пылал жаром, отбрасывая танцующие оранжевые тени на до блеска отполированном паркете. С кресла, стоящему в тени и поэтому не замеченном мною сразу, поднялся мужчина.
Он поставил коньячный бокал на тяжелый столик, в несколько решительных шагов подошел ко мне и заключил в объятья. Я с радостью ответила на них, оплетая его конечностями и бормоча о том, как соскучилась.
— Как ты здесь? — спросил Артур, когда я наконец-то перестала изображать обезьянку на пальме и слезла с него. У него был такой ошарашенный, и в то же время уязвимый вид, что мне хотелось к нему на ручки обратно, успокоить и дать почувствовать, что я не плод его воображения. Потому как мне думалось именно так. — Не думай, что я не рад, я даже описать не могу как тяжело…
— Замолчи а… — перебила я его и потянулась к жестким губам. Я вложила в этот поцелуй всё те чувства, что рвали моё существо на мелкие части целых десять дней: боль, тоску, любовь, отчаяние, стремление.