Ведьма и компания
Шрифт:
Лестница заскрипела: тот, внизу, устал ждать. Он не производил шума, но прижатые к половицам босые ноги чувствовали робкую дрожь ступеней под навалившимся на них огромным телом. Шшшур… шшшур… кто-то скользнул мягким боком по шелковой обивке стен. Скрип… шшшур… Почти бесшумные шаги прошлись по коридору… и остановились точно у ее двери.
Лиза сидела на кровати и пристально глядела на дверь, чувствуя, как позади той ворочается нечто огромное, едва умещающееся в узком коридоре. Дверная ручка чуть слышно скрипнула… и медленно начала опускаться. Ниже… ниже… еще ниже…
Шшшур… С другой стороны надавили на створку: сперва мягко, стараясь не производить лишнего шума, потом дерево затрещало и принялось выгибаться под давящей на него силой. Скриип… Хрясь! Створка прогнулась, отходя от косяка и в комнату дохнуло острым запахом слежавшейся шерсти и тухлого мяса из звериной пасти. В открывшуюся щель просунулся кривой коготь на мохнатой лапе…
И наткнулся прямо на лезвие воткнутого в косяк посеребренного ножа!
Фитилек в масляной лампе вспыхнул, как подпрыгнул! Из коридора донесся густой, обиженный рев, тяжелый топот – и то, что было за дверью, исчезло.
Лиза подошла к двери и провела ладонью по изодранному, будто деревья в лесу по весне, краю косяка. За дверью стояла нерушимая, затаившаяся тишина.
– И ведь никто на вой не выглянул. – задумчиво сказала она. – Привыкли, сдается. – прижала дверь плотнее, вогнала нож поглубже и нырнула под кровать в поисках ночной вазы, а то ведь конфуз может приключится, не чета всяким татям коридорным!
Солнечный луч прыгнул в неприкрытое шторами окно, заставив спящую девочку сморщить нос и громко чихнуть. Лиза села в постели, огляделась. В утреннем свете комната выглядела изрядно хуже, нежели при тусклом огоньке ночника: узор шелковых кресел затерт, зеркало туалетного столика с отбитым уголком, таз для умывания облуплен. И воды в кувшине как не было, так и нет. Сброшенное ночью дорожное платье лежит на кресле, на башмаках валики грязи – горничные не удостоили приезжую своим вниманием.
– Богатая наследница. – вспоминая вчерашний разговор, иронично пробормотала Лиза и полезла в сундук за платяной щеткой. Ухаживать за собой ей не привыкать, в прежнем доме прислуга тоже не баловала вниманием, но с мытьем надо на что-то решаться – даже у прежних опекунов ей не приходилось мучиться грязной. Лиза оделась и взяв пустой кувшин в одну руку и отнюдь не пустую ночную вазой в другую, направилась вон из комнаты.
– Прыг-скок, на мосток, под ракитовый кусток…
– Тише, барышня, убьетесь!
Оленька скакала по коридору, играя в невидимые классы – перепуганная горничная вжалась в стену, ловя закачавшуюся на постаменте статуэтку.
– Ты уже встала! Так идем же завтра… кать. – подскочившая Оленька замерла на одной ножке и широко распахнутыми голубыми глазами уставилась сперва на кувшин… потом на вазу. Лиза подавила неуместное желание спрятать ночную вазу за спину – конфуз мог выйти еще пуще.
Оленька медленно опустила ногу…
– Одарка! Подойдите сюда. – голос девочки стал ледяным, а наивная голубизна глаз вдруг обернулась сталью.
– Да, барышня. –
Оленька перевела взгляд на горничную – молча.
– Э-э… барышня… - горничная переступила с ноги на ногу, глаза ее заметались – на саму Лизу она старалась не смотреть. – Распоряжения не было…
– Распоряжения не было на что? – все также холодно и отчужденно спросила Оленька. – Тетушкиным попечением вы посещали женские образовательные курсы – и не способны прибавить одного человека?
Горничная покраснела, побледнела, подхватила из рук Лизы оба сосуда и торопливой побежкой попыталась устремиться прочь, лишь прошептав:
– Тетушка ожидает к завтраку, барышня.
– Передадите ей наши извинения. – невозмутимо пропела Оленька. – Барышня Елизавета Григорьевна не может выйти к завтраку замарашкой.
– Тетушке вашей не понравится.
– горничная не поднимала глаз.
– О да! – согласилась Оленька. – Мне так уж сейчас не нравится. Что подумают о нашем гостеприимстве и о порядках в доме?
«Бесприданница. – мысленно повторила Лиза. – Бесприданница, право же… Я никогда не сумею… так».
– Мне бы… помыться с дороги. – шепнула Лиза. Спасти горничную от гнева Оленьки было бы делом, несомненно, добрым, но… - «На доброту способны только светлые… чистые люди! Грязный человек на доброту не способен».
– Ванна уже набрана, верно? – безмятежно объявила Оленька. Горничная и вовсе переменилась в лице, кажется, хотела возразить, но сочла за благо промолчать. – Принесите Елизавете Григорьевне смену одежды…
– У меня только зимнее платье осталось. – шепнула Лиза.
– Значит, почистите это. – кивнула Оленька.
– Я уже… - начала Лиза, но горничная умчалась, видно, боясь получить от Оленьки еще поручение.
– Пойдем, я тебя провожу. Надо бы баню истопить, но это дело небыстрое, до завтрака не управимся. – солидно пояснила Оленька и поскакала вниз по ступенькам на одной ножке. Ее ночная стремительная бесшумность исчезла, наоборот, казалось, Оленька старается производить как можно больше шума.
Как Лиза и думала, здешняя ванна оказалась рядом с кухней. Лиза даже не сомневалась, что еще покачивающая в чугунной, на «лапах» ванне вода была нагрета для забот кухонных и спешно вылита в ванну только по приказу Оленьки. Ну и пусть! Греча сверху не плавает, и ладно! Лиза торопливо содрала с себя платье, белье и чуть не рухнула в воду, принявшись отдраивать кожу до красноты жесткой мочалкой.
Долго сидеть она не стала, но горничные управились еще быстрей: ее уже поджидало платье, не только вычищенное много лучше, чем удавалось самой Лизе, но и с подшитыми кружевным воротничком и манжетами, хоть чуть-чуть оживляющими тусклую коричневую ткань, чьим единственным достоинством было, как говаривала фройляйн – Zweckdienlichkeit[3]. Хотя рядом с Оленькой в коротеньком розовом платьице, Лиза все едино смотрелась блекло. Да и ладно, все равно воротничок очень, очень мил!