Ведьма (Сборник)
Шрифт:
— Да, пожалуй, ничего другого не остается, — сказал Флэксмен, покоряясь неизбежности. — Если мы не добьемся книг от этих чудовищ, то обанкротимся. Пусть уж сидят здесь и таращатся на меня. Во всяком случае, это не страшнее, чем сидеть и каждую секунду ожидать, как они тихо открывают двери…
Дверь начала открываться так неслышно и плавно, что партнеры заметили это только тогда, когда она уже совсем распахнулась. Теперь Флэксмен не двинулся, только закрыл глаза, лишь между его веками мелькнула белая полоска, будто он закатил глаза к небу.
На пороге стоял высокий худой мужчина, цвет лица которого почти идеально гармонировал с
— Чем обязаны, сэр? — спросил Каллингхэм.
Флэксмен, не открывая глаз, устало добавил:
— Если вы по поводу электричества, то нам уже ничего не нужно.
Пепельный человек бледно улыбнулся, отчего его сходство с коброй еще увеличилось. Однако он всего лишь ответил (с легким шипением в голосе):
— Нет, я просто гуляю. Мне показалось, что этот дом продается — двери нараспашку, никого нет…
— Разве вы не видели монтеров, работающих снаружи? — удивился Каллингхэм.
— Там нет никаких монтеров, — ответил пепельный человек. — Итак, господа, я удаляюсь. Мое предложение с указанием суммы вы получите послезавтра.
— Но здесь ничего не продается! — удивленно сказал Флэксмен.
Пепельный человек улыбнулся.
— И тем не менее послезавтра вы получите мое предложение. Я очень настойчив, господа. Боюсь, вам придется с этим считаться.
— Да кто же вы такой в конце-то концов?! — выкрикнул Флэксмен.
Пепельный человек улыбнулся в третий раз.
— Друзья зовут меня Гарротой. Наверно, за мою железную волю, — сказал он и медленно прикрыл за собой дверь.
— Невероятно! — заметил Каллингхэм. — И этот мужчина кого-то мне напоминает. Вот только не помню, кого?
— А что такое «гаррота»? — недоумевающе спросил Флэксмен.
— Завинчивающийся железный ошейник, — хладнокровно объяснил Каллингхэм, — чтобы душить и ломать шею. Его изобрели весельчаки-испанцы еще в средние века. А еще гарротой пользовались мафиози на Сицилии.
Его брови тут же подпрыгнули вверх. Партнеры молча уставились друг на друга.
Песня Шумана была наполнена чувством величественного и ужасного одиночества, казавшегося еще более торжественным, потому что ее слова доносились из двадцати семи динамиков, подключенных к двадцати семи серебристым овоидам. Когда прозвучало последнее низкое «night», Гаспар тихо зааплодировал. Теперь его волосы были коротко острижены, синяки на лице, пройдя весь диапазон цветов радуги, стали перламутрово-лиловыми. Он достал из кармана пачку сигарет и закурил.
Тем временем няня Бишоп летала по Яслям с поистине беличьим проворством, отсоединяя динамики, и все же недостаточно быстро, чтобы заглушить какофонию воплей, свиста и возгласов, с помощью которых яйцеголовы выражали свое неудовольствие.
— Они ведут себя как студенты в курилке, — заметил Гаспар.
— Между прочим, здесь нельзя курить. Бросьте сигарету, — огрызнулась няня Бишоп, отключая последний динамик. — Впрочем, вы правы. Прихоти, капризы, несносные требования. Сейчас, например, модной стала история Византии и цветовой язык. А ссоры, обиды, подначки! Иногда какие-нибудь двое наотрез отказываются подключаться друг к другу — и так неделями. Жалобы, придирки, взаимные обвинения — почему я говорю с Полпинтой охотнее, чем с другими. Видите ли, завела себе любимчика! Забыла включить глаза и уши Зеленушки. Отказываюсь повернуть глаз Большого так, чтобы ему было лучше видно. И конца-краю этому нет. Или опоздала на целых три минуты семнадцать секунд сделать Чесунчику звуко-визуальный массаж! А настроения! То один, то другой вдруг замолкнет на месяц, и тогда приходится его без конца уговаривать или, что гораздо труднее, делать вид, что мне все равно. Впрочем, последнее более эффективно. А их манера обезьянничать! Стоит одному выкинуть какую-нибудь штуку, и все начинают ему подражать. Мисс Джексон — она увлекается историей — называет их Тридцать тиранов, были такие в Древних Афинах. Иногда мне кажется, что я всю жизнь только тем и занимаюсь, что меняю им диски.
— Совсем как пеленки, — заметил Гаспар.
— Вам смешно, но в те дни, когда они ссорятся друг с другом больше обычного, диски начинают неприятно пахнуть. Доктор Кранц утверждает, что это я себе внушаю, но мне-то виднее! От этой работы у человека все чувства обостряются. И интуиция тоже. Впрочем, может быть, это совсем не интуиция, а привычка всегда беспокоиться за них. Например, меня не оставляет чувство страха за тех троих, что мы отнесли в «Рокет-Хаус».
— Почему? Флэксмен и Каллингхэм хотя и издатели, но не похожи на маньяков. Кроме того, там с ними Зейн Горт, а уж на него-то всегда можно положиться.
— Это вам так кажется. Судя по романам, все роботы — чокнутые. Отправляются ловить взбесившиеся автокэбы именно в тот момент, когда они тебе больше всего нужны, а потом через десять дней приходят и логично начинают доказывать, что не могли поступить иначе. Роботессы как-то надежнее. Впрочем, Зейн Горт, может быть, и не такой, как остальные. Просто я беспокоюсь…
— Боитесь, что яйцеголовы в новой обстановке будут волноваться или испугаются?
— Как раз наоборот. Они могут устроить целый спектакль и так довести человека, что он швырнет их об стену. По крайней мере у меня такое желание возникает раз десять на дню. Ведь у нас не хватает обслуживающего персонала. В «Мудрости Веков» работают всего три няни — не считая меня и мисс Джексон. Доктор Кранц заходит два раза в неделю, а папаша Зангвелл — увы! — не та опора.
— Да, я вижу, нервы у вас расшатались. Это я еще вчера заметил, — сухо сказал Гаспар.
— Привет! — послышалось в дверях.
— Зейн Горт! Кто вас впустил? — воскликнула няня, поворачиваясь к роботу.
— Благообразный старец в проходной, — ответил робот.
— То есть вы воспользовались тем, что папаша Зангвелл спит без задних ног, распространяя аромат ярдов на семь вокруг, и проскочили мимо него? Как чудесно быть роботом и не ощущать запахов! Или у вас есть обоняние?
— Почти нет. Я ощущаю только очень сильные химические раздражители. Они щекочут мне транзисторы…
— Но ведь вы обещали остаться в «Рокет-Хаусе» с Полпинтой, Ником и Двойным Ником! — вдруг вспомнила няня Бишоп.
— Это верно, — ответил Зейн, — но мистер Каллингхэм сказал, что я им мешаю, так что я передал свои обязанности мисс Розанчик.
— Ну что ж, отлично! — сказала няня Бишоп. — Мисс Розанчик, несмотря на ее вчерашний срыв, по-видимому, весьма благоразумна и не способна на легкомысленные поступки.
— Я очень рад, что вы так думаете! — воскликнул с чувством Зейн Горт. — Я хочу сказать, рад, что вам нравится мисс Розанчик… Мисс Бишоп, могу ли я, как вы отнесетесь…