Ведьма войны
Шрифт:
Олени повернули морды друг к другу и разошлись, удаляясь в темноту искрящейся инеем равнины. Духи же, пившие кровь, прильнули, шепча:
– Ищи бабочек, Маюни рода Ыттыргын… Ищи бабочек, зови чужую… Не ходи по пути света, не ходи в теплый мир… Пусть чужая отзовется… Услышит – твоя!
Остяк метнулся к челноку, на ходу подобрав малицу, бросил в лодку, столкнул, запрыгнул сам и погреб дальше, поглядывая на берег. Там, хорошо видимые во мраке ночи, вились белые тени и бродили полупрозрачные олени; там нюхали траву зубры и играли с лисами песцы, там бродили волки и сидели на деревьях совы… Причем
Маюни греб и греб, не жалея сил, опасаясь теперь рассвета куда более, нежели недавно страшился ночи. Прошел час, другой, третий… Четвертый… Как вдруг впереди, далеко на берегу, он и вправду увидел кружащиеся искорки, словно ветер поднял в воздух хлопья искрящегося в звездных лучах инея и теперь играл ими, то подбрасывая, то роняя, то раскачивая или собирая в облако. И там, среди этих порхающих искр, играла длинноволосая дева, одетая в просторное, русского покроя, платье.
– О боги, великий Хонт-Торум! – Маюни рванул к себе перекладину весла, круто поворачивая к берегу, выскочил, побежал было к порхающим бабочкам, но вовремя спохватился.
Это были существа иного мира, мира духов. Ему же была нужна настоящая, живая Ус-нэ!
Паренек повернул обратно к берегу, побежал вдоль него и почти сразу наткнулся на полувытащенную лодку. Из-под груды сетей на носу светлым пятном проглядывал носок сапога.
– О боги, Ус-нэ! – Маюни откинул сети, наклонился к девушке.
Казачка была холодной, как снег, и вроде как не дышала, на ее ресницах и волосах уже не таял иней, кухлянка и сарафан заледенели, кожа… Кожа еще оставалась мягкой, но приняла синюшный, мертвенный цвет.
Маюни вскинул голову и жалобно завыл, как попавшийся в капкан волк, не в силах справиться с накатившейся волной отчаяния. Потом резко повернул голову к берегу. Там продолжала играть с бабочками полупрозрачная дева в сарафане. Душа Устиньи еще не ушла на нижнее небо, она была совсем рядом, ее еще можно было позвать. Было бы куда…
Молодой шаман прикусил губу, оглядываясь. Подхватил девушку на руки, вынес дальше на берег, потом сбегал за сетями, подложил ей под спину. Метнулся за топором и решительно стал рубить лодку – никаких других дров окрест он просто не видел. Через несколько минут перед казачкой заполыхал костер. Маюни торопливо содрал с девушки всю одежду – застывшая, она сейчас больше леденила, нежели согревала, – притащил днище лодки, подпихнул Устинье под спину, под комки сети, придавая телу вертикальное положение и оберегая спину любимой от холодного ветра, а сам продолжил рубить на куски борта.
Хорошо просмоленная древесина занималась быстро, горела жарко и долго, перед костром очень скоро стало тепло. Паренек посадил девушку ровнее, расправил, чтобы на тело не падало теней, чтобы огненные отблески равномерно согревали все места. Вскоре синева прошла, Устинья стала выглядеть как обычно… Наверное – ибо обнаженной Маюни ее никогда не видел. А сейчас – не мог любоваться, не мог оценить. Сейчас его помыслы были направлены совершенно на другое.
Шаман ударил в бубен, обращая на себя внимание духов, глубоко вздохнул, запел:
– Услышьте меня, обитатели земли и неба; услышьте меня, обитатели вод и полей. Отзовитесь мне, боги и духи. И ты услышь меня, прекрасная Ус-нэ. Услышь меня, Ус-нэ, ответь на мое слово, протяни ко мне свою руку, обними меня своим телом…
Ныне Маюни и без того находился в состоянии, когда видел потусторонние существа без особых стараний, а потому и духи отозвались почти сразу. К шаману прилетели бабочки, запорхали вокруг, а следом подошла и Устинья, улыбнулась – и с готовностью протянула руку:
– Пойдем!
Однако Маюни вовремя вспомнил предупреждение духов, и прозрачной казачке руки не подал – взял ее за настоящую, холодную ладонь, погладил по пальцам и снова позвал:
– Ко мне возвертайся, прекрасная Ус-нэ. Ненаглядная моя, чудесная, желанная. Я буду любоваться тобой, Ус-нэ, я буду обнимать и ласкать тебя, Ус-нэ, буду заботиться о тебе и тешить своими песнями.
– Я рада видеть тебя, мой милый Маюни. – Девушка протянула ему уже обе руки. – Пойдем со мной! Там тепло и весело, там светло и красиво!
– Я стану баловать тебя лесными ягодами и звериными шкурами, я стану потчевать тебя рыбой и мясом, я стану греть тебя ночью и восхищаться тобою днем, моя Ус-нэ, – взял ее за настоящие кисти шаман. – Не уходи к свету и теплу, Ус-нэ. Возвращайся! Без тебя мне холодно и темно, без тебя для меня нет этого мира. Вернись ко мне, Ус-нэ!
Уговаривая Устинью остаться, остяк подбрасывал и подбрасывал в костер тес от порубленной лодки – пока вдруг вытянутая рука не опустилась в пустоту. Дерево кончилось. Маюни запнулся, заметался – но запасы дров кончились. Ночь же еще и не думала завершаться. Следопыт задумался совсем ненадолго. Сбегал к своему челноку, выгреб шкуры и кожи, вернулся. Поворошил угли, хорошенько их раздул, выжимая остатки тепла, а потом решительно смел в сторону, накрыл горячее кострище двумя слоями толстых кож, сверху осторожно опустил обнаженную девушку, закидал обнаженное тело остальными шкурами, затем разделся сам и тоже забрался под шкуры. Вытянулся на боку рядом, поглаживая в темноте живот Устиньи, ее ноги, руки плечи:
– Не уходи от меня, прекрасная Ус-нэ. Ты мой свет, ты мое тепло, ты мой день, ты моя радость. Нет жизни без тебя, прекрасная Ус-нэ. Прошу тебя, вернись!
А над девушкой продолжали порхать бабочки. Яркие, прекрасные, они, похоже, не замечали, что летают прямо сквозь меха и что под многими слоями покрывал их нечему освещать.
В укрытии над горячей землей очень быстро стало жарко до пота. Маюни, проведя ладонью от плеча девушки к ее бедру, прошептал последнее:
– Вернись… – и уронил голову. Две бессонные ночи оказались сильнее его любви.
Устинья чувствовала себя легко и свободно, дыша полной грудью и наслаждаясь теплом и светом. Ее не боялись звери и птицы, цветы вокруг были яркими, а пахли густо и сладко, словно липовый мед. Волки позволяли гладить себя по загривку, пушистые зверьки играли возле ног, а олени тыкались мордами в ладони и звали за собой. И она пошла бы – но внезапно услышала невероятно знакомое: «бум-м-м!», звонкое в начале звука и низко тягучее потом. Этот звук Устинья не спутала бы ни с одним другим, так часто его доводилось слышать. Звук бубна, разом колыхнувший в груди радостные воспоминания.