Ведьма
Шрифт:
Едва ли можно было узнать гордую паву Ханну в этом смешном заморыше, но в голосе попрошайки — пусть всего на мгновение — прозвучала стальная уверенность и угроза. И Эльжбета послушно опустила голову. Толкнула рукой дверь и крикнула:
— Юлитка, подай шкатулку.
Послышались торопливые шаги: Юлитка, что подслушивала под самой дверью, побежала исполнять хозяйское повеление. Попрошайка вновь надвинул на глаза штопаный колпак и запахнул старую одежу. На какое-то мгновение и в серых глазах мелькнула тревога: а вдруг не за деньгами побежала расторопная девка.
Нет, много было дела в тот день у княжьих дружинничков. Где праздник, там бесчинства втрое: самое раздолье вору в толпе, а поймают воришку — вот и драка. А в общей драке и до смертоубийства недалече. Ну, скажет служанка, что забрался в покои княжны паренек-попрошайка, так что в том странного. В толпе ему верная гибель, а так подаст княжна милостыньку ради матушки-Землицы.
В другой день вывели бы паренька тотчас во двор да за наглость поучили хворостиной, а тут до него ли. Пусть сделает невеста угодное Земле дело, а тумаков своих парнишка и в другой раз получить успеет.
Точно так и подумал Юрек, когда Юлитка ухватила его во дворе за рукав и прошептала, что в покои к «белой лебеди» забрался бродяжка.
— А не похож бродяжка на Тадеуша из Дальней Гати? — с нарочитой усмешкой спросил Юрек, не сводя глаз с толпы, где в первом ряду улыбалась плечистому дружиннику Катаржина. От княжьей взбучки еще горели гневом и стыдом уши, ныл ушибленный бок.
— Не похож, мальчик совсем, мне едва по плечо, — отозвалась служанка.
— Так и пусть бы с ним, — отозвался Юрек, — оставь, Юлитка, не твоего ума дело. Решила княжна облагодетельствовать перед свадьбой живую душу. Что ж тут странного? Последний денек под родительской кровлей, завтра поутру ей в Черну ехать, чудовищу в логово. Самое время земную душу отмолить, Судьбу щедрым подарком умилостивить.
— Какой ты умный, Юрек, — пролепетала Юлита, поглаживая пальчиками напряженное плечо палочника, но Юрек, видно, не заметил этой ласки. Он видел лишь, как Каська вытянулась во весь рост, словно выглядывая кого-то. Знать, все ждала, что появится на площади красавец манус.
Вместо этого откуда-то из-за угла дома вылетел сломя голову маленький оборванец. Знать, тот самый, о котором говорила Юлита, потому как служанка вскрикнула и указала на мальчишку пальцем.
Колпак бедного парня съехал набок, мелькнули рваные штаны да босые пятки, и мальчишка стрижом нырнул в толпу.
Юрек невольно подивился, как легко, лихо толкаясь, бранясь и скользя между зеваками, бродяжка пробирался против течения галдящего потока толпы. Его колпак мелькнул в пестром море, и тотчас к общему гаму прибавился еще один — отчетливый и знакомый — звук: из-за угла стрелой вылетел княжеский гончак Прошка и с лаем устремился по следам паренька-попрошайки. Да только псу повезло меньше. Едва сунувшись в толпу, он получил пару раз сапогом, взвизгнул, сунулся снова, запутался в широкой бабьей юбке, порвал ее, получил по ребрам каблучком нарядного сапожка, зарычал, оскалив зубы. Баба шарахнулась, и Проха нырнул в гущу народа.
Юрек, развеселенный зрелищем, поискал пса глазами в гомонящей толчее.
На покрытом алым бархатом — цвета жениховой силы — помосте появился хозяин Бялого, добрый князь Казимеж. В изумрудно-зеленом кафтане, положенном господину-золотнику.
В толпе радостно закричали, приветствуя хозяина, но тотчас умолкли, потому как в одно мгновение за левым плечом князя вырос жених. Солнце коснулось кровавого рубина на его обруче, и камень вспыхнул, как глаз радужного чудовища.
Юрек с любопытством рассматривал весь наряд жениха, и в особенности этот горевший во лбу рубин — знак Высшего мага, да простенький на вид небольшой кувшинчик, обвязанный по горлышку золотой цепочкой.
— Знать, от сглаза бережется, — подумал Юрек, оглядев крепкую фигуру властителя Черны с некоторым уважением. — Хоть и высший маг, а опаску имеет. Завсегда найдутся силы, от которых никакое колдовство не спасет…
И Юрек с тоской посмотрел на замеревшую от предвкушения зрелища Катаржину. Нашлась в слабенькой ведьме Каське такая сила, что его, палочника Юрека, на колени поставила. Сердце вынула и ножкой растоптала.
Глава 30
Болит сердце, ноет. И бьется мысль: как запуталось все, закрутилось. И затягивается все туже, не позволяет дышать.
Эльжбета потянула расшитый жемчугом высокий воротник, жадно хватая ртом воздух. И тотчас почувствовала, как мать больно ущипнула ее за локоть.
Словно и не жарко было княгине в соболях да бархате. Прямая, высокая, грозная, она почти не смотрела на дочь — не сводила взгляда с будущего зятя. И во взгляде этом не читалось ничего хорошего. Площадь тихо рокотала, ожидая невесту. Невидимые за праздничными воротцами, увитыми вьюном и хмелем, мать и дочь видели все: облаченного в черный бархат жениха; князя Казимежа, за последнее время будто постаревшего, но гордо держащего белую голову; пестрый ковер толпы.
— Поздно бояться, — почти рыкнула княгиня, подхватывая под руку дочь. — Ты без малого владелица Черны, так что будь добра, держи голову, не позорь отца. И без тебя ему позора хватит…
Эльжбета почувствовала, как подступили предательские слезы. Она задержала дыхание и широко открыла глаза, чтобы не дать влаге заструиться по щекам.
Агата заметила ее движение, погасила горевший злостью взгляд, погладила дочь по склоненной голове:
— Успокойся, милая. Плакать — дело пустое. Я тебя не оставлю.
Глаза защипало с удвоенной силой, и Эльжбета уже собралась броситься на шею матери, но Владислав, еще мгновение назад неподвижно, словно каменный идол, стоявший на краю помоста, двинулся в их сторону.
Его глаза превратились в узкие темные щели, губы дрогнули, а рука потянулась вверх. Эльжбете показалось, что князь тоже страдает от жары и желает ослабить хватку ворота. Но широкая темная ладонь остановилась напротив вышитой на гербе волчьей пасти, и тонкие пальцы принялись, словно в задумчивости, постукивать по небольшому глиняному кувшинчику.