Ведьмины байки
Шрифт:
– Пора идти. – Наемник, опираясь на ствол дерева, медленно поднялся. Я не стала предлагать ему руку – этот жест обернулся бы жесточайшим оскорблением. Помощь от женщины, фе! Так низко тролли никогда не падали. – До села не подкинешь?
– Без проблем. И пожалуй, даже раскошелюсь на пару серебрушек, если составишь мне компанию до Жабок.
– С чего бы это?
– За охрану гроба. Я уже отчаялась воссоединить его с этой окаянной бабкой, может, вдвоем нам повезет больше?
– Заметано, – ухмыльнулся Вал.
Поднимаясь, я машинально кинула взгляд на свою правую руку. Тонкое серебряное колечко
Он будет ждать меня.
И я обязательно вернусь.
Но, пожалуй, немножко попозже. Ведь лето только начинается, а полнолуние уже закончилось!
НЕЗВАНАЯ ГОСТЬЯ
Дорога, дорога, дорога… Тучи пыли, гривки пожухлой травы вдоль обочин, острые грани камней, безжалостно сбивающих лошадиные копыта. Узкая утоптанная полоска, вызубренная до последней кочки, заезженная до тягостной скуки. Минуем березовую рощицу, невысокий холм, заброшенный жальник, перескочим через намытую талой водой канавку – и на горизонте покажутся развалины старого замка, поравнявшись с которыми можно увидеть расшатанный частокол вокруг маленькой, затерянной среди полей и низеньких перелесков, деревеньки.
Ничего не изменилось за последние полгода. Даже колдобины те же, только глубже стали. И так же упрямо тычет острым носом в землю, под ноги верстовому столбу, перекосившаяся и почерневшая от дождей дощечка с надписью «Тихие Россохи». Я не касалась поводьев, но кобыла привычно остановилась у столба, с легким удивлением изучая указатель подземной деревеньки. Заостренные, чутко настороженные ушки лошадки напоминали рожки бесенка.
– Ну что, Смолка, узнаешь родные места? – иронично спросила я, с нескрываемым удовлетворением разглядывая указатель сквозь щелку между лошадиными ушами, как в прицел арбалета.
Моя трепетная любовь к деревне Тихие Россохи не поддавалась логическому объяснению. Родилась и выросла я за десятки миль отсюда, обучалась еще дальше, и мои визиты в эту часть Белории носили эпизодический, но бурный характер.
– Заехать надо бы, – то ли думая вслух, то ли обращаясь к лошади, вполголоса заметила я. – Ну, ну, не бей копытом, без тебя знаю.
Я приподнялась на стременах и вгляделась в расцвеченный закатом, припорошенный алыми облачками горизонт. К вечеру жара спала, даже поднялся легкий ветерок, но надежды на дождь не было ни малейшей.
– Сомневаюсь я, Смолка, что меня там помнят, любят и ждут, – продолжала я диалог с конскими ушами. – Помнить-то, конечно, помнят… но не любят и тем более не ждут. Ибо в последний раз мы покидали эту славную деревушку при большом скоплении народа, искренне надеющегося, что оный никогда нас больше не увидит. Впрочем, эти милые люди так же страстно желали предать меня забвению и при позапрошлом… и позапозапрошлом… и даже поза-позапоза… в общем, восемь визитов подряд. Как ты думаешь, они исправились и, раскаявшись в своем нехорошем поведении, встретят нас хлебом-солью и цветами под твои копыта?
Смолка отрицательно фыркнула и, прервав изучение указателя, оглянулась на всадницу.
– Ладно, хочется верить, что эти суеверные невежды перевоспитались и прониклись уважением к специалистам магических
Лошадь, как мне показалось, укоризненно вздохнула, и опять-таки без понуканий тронулась с места.
Мне сразу показалось, что на улицах как-то пустовато, особенно за моей спиной. Хлопки ставней и сухой клекот дверных щеколд напоминали шелест осыпающегося рядочка из костяшек, опережая меня на три-четыре двора.
Когда я подъехала к корчме, деревня казалась вымершей от чумы, набега скальных троллей или в преддверии визита сборщика налогов. Истошный рев ребенка на задворках соседнего дома сливался с воем собак вдоль улицы.
Приятно удивленная вниманием к своей скромной особе, я спешилась у порога корчмы, привязала Смолку к коновязи и неторопливо вошла в дружественное заведение, полное тружеников полей и прилавков, то бишь селян и заезжих купцов.
Еще не смолк висящий над дверью колокольчик, как в корчме началось столпотворение, словно ее порог переступила не миловидная девушка лет двадцати, а банда разбойников с ржавыми ятаганами в гнилых зубах.
Взывая ко всем известным святым и изрыгая проклятия всем известным демонам, посетители корчмы тщились одновременно покинуть ее через окна, бестолково пихаясь локтями.
Спустя минуту просторное помещение опустело. Лишь три гнома за дальним столиком смерили меня оценивающими взглядами и вернулись к прерванной трапезе, да невозмутимый корчмарь продолжал равнодушно протирать стойку замусоленным полотенцем.
Я вежливо кашлянула. Корчмарь оторвался от созерцания узоров на столешнице, неторопливо встряхнул полотенце и заученным жестом перекинул его через локоть.
– Как всегда? – лениво поинтересовался он. – Телятина с боровиками в горшочке, салат и кружку простокваши?
Я кивнула, бросила ему серебряную монетку. Сонливость с корчмаря будто ветром сдуло – он перехватил денежку в воздухе тем неуловимо-быстрым и метким движением, каким кошка ловит мотылька.
Выбрав столик почище, я села, устало откинувшись на спинку стула. Гномы, казалось, уже забыли о моем эффектном появлении и громко, непринужденно болтали под пивко.
– …а сия рыжая девка, что народишко одним ликом распугала, – ведьма человеческая, наглая и вредная зело, – разглагольствовал тот, что постарше. Его голос показался мне смутно знакомым, заставив приглядеться внимательнее, – Колдует знатно, деньги за свои веды требует агромадные, зато если уж взялась за дело – нечисть на корню изничтожит, никому спуска не даст.
Второй гном что-то спросил – вероятно, о причине паники: ну ведьма и ведьма, дело обычное, мало ли их шляется по трактам, снадобьями да чарами приторговывает. Первый расхохотался.
– Да потому, – загремел он раскатистым басом, – что как ни наведается она в Россохи, как ни сотворит волшбу свою поганую, так местный дайн ужаснется дару ее бесовскому, силами прнхожанскими ведьму изловит, да и предаст ее смерти лютой… А она через пару месяцев снова заявляется, зубы скалит, о работе справляется… Святоша почешет-почешет маковку, да и наймет ее. А потом опять в набат бьет, ха-ха! Уж и топили ее, и сжигали, и коньми разрывали – все нипочем…