Ведьмоспас
Шрифт:
Девушка была очень красива, и сотрясший стены протяжный вздох Геремора стал лишним тому подтверждением. Лучик света, робко проскальзывавший сквозь отдушину под потолком, выхватывал из тени лицо незнакомки и терялся в ее угольно черных прямых волосах, ниспадавших во тьму.
Одета девушка была во что-то черное. Детали скрывала темнота.
Помимо красоты незнакомка обладала каким-то необычным, непостижимым, тревожащим очарованием, определить природу которого Олло пока затруднялся.
Стражи втолкнули пленников в соседнюю клетку, прогрохотали замком и рысью умчались туда, где слышался плеск воды, грохот ведер и грозный рык сразу нескольких начальственных голосов.
Впервые в жизни Олло понял, как чувствуют себя те, кого он по долгу службы отправлял в казематы королевской тюрьмы. Гнусно они себя чувствуют. Будущее кажется им пустым и беспросветным и спасает лишь неистребимая надежда выбраться когда-нибудь на волю.
В случае с эльфами не существовало даже такой надежды. Они были одни во враждебном человеческом мире, без оружия, пропавшего из-за того, что Геремор что-то напутал с маскировочным заклинанием, без штук под названием «паспорта», которые, как стало понятно из разговора в лесу, являлись здесь чем-то вроде задокументированного права на существование. Единственный оставшийся у них Магический Боекомплект отобрали при аресте, и Олло сильно сомневался, что его когда-нибудь вернут – очень уж жадно разглядывали стражники золотую коробочку.
Олло улегся на деревянной лежанке в углу и уставился в черноту невидимого сейчас потолка. Под боком пристроился Гиллигилл. Несмотря на всю его ярость, младенческая оболочка взяла свое, и орк забылся беспокойным сном. И только любвеобильный Геремор, усевшись на полу рядом с девицей, принялся нашептывать ей что-то сквозь решетку. Разговор вскоре сладился, барышня то и дело заливалась мелодичным смехом, а неугомонный эльф сыпал и сыпал историями, вплетая в них утонченнейшие комплименты.
Свет зажегся под вечер – немигающие желтые светильники в стеклянных колбах вспыхнули сами собой. Магии в этом не было никакой, иначе эльфы и орк почувствовали бы ее. Тем удивительней казались придумки туземцев.
Вскоре принесли еду – металлические миски с кашей и бутылочку молока для Гиллигилла.
На вкус каша оказалась вполне сносной, даже изысканной – в сравнении с тем варевом, каким кормили заключенных в королевской тюрьме. Олло проглотил ее в минуту и впервые за последнее время почувствовал себя не совсем уж несчастным. Орк при виде молока скривился, но все же добросовестно опустошил бутылочку и снова уснул. Геремор ни на шаг не отходил от новой подружки и ужин они прикончили за приятной беседой.
Еще через некоторое время свет погас. Наступила ночь.
Мерно сопел орк. Геремор всхрапывал как конь, которого допекают оводы. И только Олло ворочался на деревянной лежанке и все не мог уснуть. Не помогали ни счет овечек, ни воспоминания об уютной комнатке, что он снимал в пригородной гостинице для встреч с подружками, ни колыбельные песенки, которые он мурлыкал сам себе под нос.
Когда же, наконец, сон стал одолевать, произошло нечто странное. Послышались приглушенные голоса, тихие шаги. По стенам заплясало яркое пятнышко света, и возле клеток, в сопровождении стражника, появились два тощих субъекта в черных балахонах. В свете фонаря лица субъектов походили на безумные маски: хищные орлиные клювы, налеплены на восковые черепа, в темных глазницах призрачным огнем горят зеленые кошачьи глаза.
Олло затаил дыханье.
Странная троица приблизилась к клетке с девушкой. Пришельцы долго рассматривали пленницу, время от времени перекидываясь короткими фразами. Девушка казалась спящей, но эльф готов был поклясться, что видел, как она приоткрыла глаза и бросила на вошедших короткий, полный ужаса взгляд.
Когда посетители ушли, Олло долго еще ворочался, пока его не сморил сон.
Глава 4
Олло проснулся оттого, что кто-то бесцеремонно тыкал его в бок. С трудом разлепив веки, он в желтоватом свете, лившемся из дальнего конца зала, разглядел физиономию Геремора. Напарник сидел на краю лежанки и кулаком пересчитывал ребра спящего приятеля. Откуда-то издали доносился дребезжащий храп надзирателя.
– Совсем сдурел? Ребра сломаешь! – прошипел Олло.
– Тебя не добудишься. Вставай, дело есть.
Олло затравлено огляделся в поисках укрытия, но ничего не найдя, покорился неизбежности.
– Знаю я твои дела. Опять будешь нахваливать новую подружку. Почему тебе днем о бабах не говорится?
Больше всего на свете Олло страдал от ночной словоохотливости любвеобильного приятеля. Сколько дежурств было испорчено сердечными излияниями Геремора, сколько попоек загублено – не сосчитать.
Исповеди Геремора могли выглядеть петушиной похвальбой – если влюблялись в него или романтическими рыданиями – если влюблялся он, но в любом случае, они всегда случались ночью, и в роли исповедника обязательно выступал Олло.
Обычно Олло, стиснув зубы, терпел излияния напарника, с тоской ожидая, когда же иссякнет словесный фонтан, порожденный необузданной страстью. Но не в этот раз! Слушать в кутузке слюнявый бред озабоченного фанфарона было выше его сил.
Олло сделал глубокий вдох, попутно подбирая самые грубые и обидные слова, которые произнесет на выдохе, но Геремор опередил:
– Через полчаса линяем отсюда.
– Боги свидетели, Геремор, я устал от твоих слюней, от твоих вздохов, от всех этих юбок! Ты меня самого уже в юбку нарядил, похотливый кобель, и… Что?! Что, ты сказал, случится через полчаса?
– Мы сбежим отсюда, – повторил Геремор.
Олло часто-часто захлопал длинными ресницами.
– Сбежим? Но как? По твоей дурости у нас нет оружия, нам нечем колдовать. Нечем даже подкупить охранников.
– Ну почему же, – хмыкнул Геремор. – Например, они могут польститься на твои теперешние прелести.
Олло зашипел по-кошачьи и с наслаждением отвесил приятелю звонкую пощечину, эхо которой разнеслось по всей каталажке. От удара Геремор пошатнулся.
– Свинья! – удовлетворенно произнес Олло, потирая ушибленную ладонь.
– Ребята, не ссорьтесь, – донеслось из соседней клетки. Олло вздрогнул: голос, несомненно, принадлежал новой подружке Геремора, но звучал он совсем не так, как милое щебетанье, слышанное несколько часов назад. Голос был низкий, грудной, он вибрировал как сигнал боевой трубы. От него мурашки бежали по телу.