Века и поколения: Этнографические этюды
Шрифт:
Социальная природа глобального противопоставления людей — на «мы» и «они» — изменялась с изменением общества, с самим ходом исторического процесса. В доклассовую эпоху, когда равноправный коллектив в силу низкого уровня развития производительных сил, зависимости от природы не мог мыслить существование индивидуума в отрыве от соплеменников, сородичей (недаром самой грозной карой нарушителю правил общежития было изгнание из племени), сопричастность жизни и судьбе родного племени носила естественный, почти инстинктивный характер. Пользуясь защитой коллектива, спаянного узами кровного родства, человек доклассового общества неизбежно воспринимал традиции и обычаи родного племени единственно разумными и справедливыми. Такое разделение этносов в древнюю эпоху порождало и разные представления об отношениях внутри своего и чужого коллективов.
Примечательно, например, замечание австралийских этнографов А. Джолли и Ф. Роз, вставших на защиту австралийских аборигенов, которых белые колонизаторы считали «прирожденными ворами». «Является ли туземец, — пишут австралийские этнографы, — вором по своей природе? Когда австралиец находится в туземном госпитале, то за ним приходится внимательно следить, иначе все лучшее из того, что он получает, например апельсины или яйца, будут им розданы своим друзьям и родственникам. Неиспорченный туземец не может себе представить, как он будет прятать про запас продукты питания. Когда он убивает кенгуру, то делится мясом кенгуру со всеми, а если его сосед убьет кенгуру, то добыча принадлежит ему, так же как и убившему охотнику, и он имеет право взять себе сколько хочет в любое время. Но если туземец применяет этот принцип к своему хозяину, то его немедленно объявляют „вором“ — закон туземца и закон белого человека друг другу противоречат».
Вникая в существо приведенных фраз, мы должны помнить, что в данном случае различия правосознания не этнического, а сугубо социального характера. Для ранних этапов человеческой истории характерно повсеместное распространение правил взаимопомощи, оно было свойственно всем народам в глубокой древности. Со следами этой традиции мы встречаемся и сегодня, особенно у охотничьих народов на нашем Севере.
Мне пришлось быть свидетелем сохранения этого обычая у кетов. Старик Лукьян, утративший несколько лет назад шестьдесят процентов зрения и переставший охотиться, жил с престарелой женой в поселке, недалеко от озера Мундуйка. В его дом можно было прийти в любой час дня и ночи. Вы еще у порога, а хозяева уже хлопочут у таганка, ставят чай, насаживают на рожень рыбу. Извинения и отказ от еды не принимаются. «Как же иначе, парень, — говорит старик Лукьян, — ведь и я могу оказаться вдали от дома!»
Мы воспринимаем такой поступок как традиционное гостеприимство, а он покоится на древнем и неукоснительном обычае первобытных охотников оказывать помощь своему сородичу, соплеменнику. Представьте себе, возможно ли, гоняясь за зверем на лыжах по тайге, пешком по пустыням Австралии, еще нести запас пропитания? Выжить в таких условиях можно было только при помощи коллектива, и коллектив имел право (совершенно законное) на твою добычу.
Прекрасный обычай! Как памятник ему ставят по сей день на охотничьих тропах избушки, а в них на полках небольшой, но необходимый запас пищи, приправ, спичек, пороха и дроби. Нужно — пользуйся, не нужно — сохрани для другого, имеешь излишек — оставь здесь же в избушке.
В эпоху классового общества, когда единые по этническому происхождению коллективы разделились на антагонистические группы, появилось и социальное противопоставление «„мы“ и „они“». Но классовая борьба нередко сочеталась с национально-освободительной, и тогда указанное социальное противопоставление приобретало вновь этническую, национальную окраску, причем господствующий класс, составлявший в антагонистическом обществе меньшинство, пытался затушевать классовые противоречия внутри своего народа, выдвигая идею «национальной солидарности». Пришедшие из самых глубин древности представления, что «мы — это мы», а «они — это они», чрезвычайно живучи, хотя иногда и не соответствовали реальной социально-исторической ситуации.
Обращая внимание на эту специфику, замечательный советский этнограф профессор С. А. Токарев при характеристике этнических общностей назвал общность рабовладельческой эпохи — «демосом», а феодальной — «народностью». Предложение это исходило из признания того факта, что в античном мире, по мнению С. А. Токарева, носителями этнической общности были рабовладельцы и свободные (демос), рабы же относились к иным этническим группам. В феодальном мире, считает С. А. Токарев, базой этнической общности были крестьяне и горожане (народ), а господствующие классы чаще всего принадлежали к иным этническим группам. Для подобных построений есть объективные факты, однако на классовую эпоху нельзя просто переносить прежнее этническое противопоставление «„мы“ и „они“». Ибо, как подчеркивал Фридрих Энгельс, зарождение классового общества было характерно тем, что «повсюду были перемешаны роды и племена, повсюду среди свободных граждан жили рабы, лица, находившиеся под покровительством, чужестранцы…». Новая историческая обстановка породила новые этнические общности; они отличались от прежних тем, что место естественной связи с родным племенем в феодальную эпоху заступила религиозная общность, а в последующем и государственная принадлежность.
Сохранявшееся противопоставление «„мы“ и „они“» в классовом обществе имело иную окраску, чем в обществе доклассового периода. Нельзя идеализировать прошлое, но помнить его, знать его необходимо и ради настоящего, и, что еще важнее, ради будущего. Гостеприимный охотничий домик, о котором шла речь, впервые ставился на тропах, пересекавших земли именно родного племени. На землях племени появление чужака (несоплеменника) было невозможно. Чужак в лучшем случае был бы просто изгнан, в худшем — убит.
В эпоху сложения народностей (народов) мир делился не только на классы, но и на «своих» и «чужих». Моя вера, мой государь, мой обычай, мой язык были, с моей точки зрения, единственно достойными человека. Именно от тех ранних эпох, как язвы, остались презрительные клички, данные народам их соседями и завоевателями.
Иное поведение, иные боги, иной язык у соседнего племени воспринимались как некая ненормальность, но среди родственных племен ощутить такие различия было всегда сложно. Самые яркие различия лежали на поверхности в физическом облике представителей разных рас. Они-то и стали питательной средой самого постыдного для человечества явления — расизма, который, как это ни покажется странным, не имеет исторических корней в традиционном противопоставлении одних народов другим, а порожден капиталистической эпохой для оправдания насилия европейских колонизаторов над колониальными народами Азии и Африки.
И прав советский антрополог В. П. Алексеев, который в своей книге «В поисках предков (антропология и история)» писал: «Расизм — это толстые книги с учеными выкладками и ссылками, расизм — это лекции в университетах, расизм, наконец, и это самое страшное, — существующее у многих людей чувство брезгливости к представителям иной расы. И то, что расизм проявляется в таких самых разных формах, то обнажая свое жуткое лицо во время фашистских разгулов, то прикидываясь безобидным под маской академических исследований, делает его особо опасным, а порой и трудноуловимым. А сколько простых и хороших людей, обманутых расистской пропагандой, действительно верят в неравенство рас, в существование рас высших и низших, в свою принадлежность непременно к высшей расе! Такие загибы в психике сродни принижающей человека вере в изначальное и вечное существование рабов и господ; этот предрассудок, коренящийся в невежестве, тем более дикий, что он субъективен и опирается в первую очередь на представления о превосходстве своей расы, своей культуры, своей идеологии над другими».
Давнее противопоставление одних народов другим порождало не менее опасные и губительные для поступательного хода исторического развития концепции великодержавного шовинизма и национализма.
Шовинистическая пропаганда ставит своей целью развратить народы, привить им чувство превосходства перед другими этническими общностями и тем самым порождает как неизбежную реакцию национализм, который сам по себе может находить питательную почву в прошлых представлениях. Борьба с шовинизмом и национализмом, разоблачение этих теорий — благородная задача прогрессивного человечества.