Вековые конфликты
Шрифт:
Секуляризация науки сказалась и на развитии политической мысли. Примерно до середины XVII века явно преобладало отождествление интересов государства с интересами государя, помазанника божьего (это сохранялось отчасти и много позднее). Конечно, предполагалось, что долг справедливого монарха - заботиться о благе своих подданных, однако их совокупность нередко составляла не одно, а несколько владений - государств. Часть из них терялась или приобреталась во время войн без того, чтобы в этом видели потери или приобретения для каждого из оставшихся владений. Нередко переход таких владений под власть другого государя, будь то вследствие войн Или династических браков, тоже не считался ущемлением интересов этих владений, если при этом сохранились старое законодательство и местная администрация. !По мере складывания национальных государств и централизованных
Наряду с освобождением от религиозных покровов понятия «государство» нечто аналогичное происходит и с понятием «Европа». Исследователи установили достаточно точно период, когда в западном политическом лексиконе термин «Европа» как некое целое полностью вытеснил прежние понятия «христианский мир», «христианство»,- это время между 1680 и 1715 годами. Если ранее единичные упоминания о Европе в таком смысле можно обнаружить как редкое исключение, то с конца XVII века это понятие становится настолько обиходным, что редкий дипломатический документ обходится без его использования.
«Европейская идея» сразу же использовалась во многих целях сторонниками гегемонии той или иной державы, объявлявшейся ими защитницей и воплощением единства континента. Вместе с тем «европейская идея» использовалась для «отлучения» отдельных стран от Европы - в переходные эпохи это были страны с новым общественным и политическим строем. Интересы Европы становятся постоянным предлогом для обоснования самых различных, нередко противоположных по своим целям дипломатических и военных мероприятий. Так, текст союзного договора между Людовиком XIV и его внуком Филиппом V (возведенным в 1701 г., вопреки прежним обязательствам короля Солнца, на испанский престол) включал следующую декларацию: «Ничто не может отныне более способствовать поддержанию спокойствия в Европе, чем этот союз». Державы во главе с Великобританией, начавшие войну с целью не допустить фактического объединения французской и испанской монархий, зафиксированного договором 1701 года, заключили союз. В подписанном ими договоре он определялся как «наиболее прочное основание мира и спокойствия в Европе»18.
Еще ранее, через несколько месяцев после «славной революции» в Англии, 19 апреля 1689 г., палата общин формально осудила французский план «уничтожения свободы Европы»19. Европа при этом была словом, призванным маскировать религиозные различия между врагами Франции - протестантскими Англией и Голландией - и их католическими союзниками - прежде всего императором «Священной Римской империи германской нации», то есть австрийской ветвью династии Габсбургов, которые до 1700 года занимали и испанский престол. Напротив, Людовик XIV и изгнанный в результате «славной революции» Яков II Стюарт, которому Франция предоставила убежище и продолжала признавать английским королем, предпочитали, когда это было выгодно, оперировать понятием «христианский мир». Характерно, что, руководствуясь идеей христианского мира, европейские государства вплоть до последней трети XVII века, объявляя войну, неизменно ссылались в оправдание на отстаивание тех или иных своих прав.
Утрехтский мирный договор (1713 г.) был последним, в котором содержалось упоминание о Respublica Christiana, и там впервые указывалось, что его целью является поддержание баланса сил в Европе20. При этом если первоначально ударение делалось на единстве континента, то позднее, примерно со второй трети XVII века, акцент был перенесен на независимость составляющих ее отдельных государств. У Г. Гроция и его последователей это представление стало отправным пунктом их концепций международного права, а историки начали излагать прошлое Европы как сумму переплетающихся историй отдельных стран. Самую идею баланса сил еще Сюлли и его современники ставили на службу идее европейского единства. А через 70-80 лет у Пенна, Беллерса, Лейбница и аббата Сен-Пьера важной, если не главной, целью выступает задача наилучшего обеспечения особых интересов каждого из государств, составляющих эту общность. Эта эволюция тем более характерна, что она отчетливо проявляется у авторов, подобных перечисленным выше, которые, озабоченные планами утверждения мира и создания федерации государств, в целом должны были придавать большее значение идее европейского единства.
Проекты создания европейской федерации встречали различный прием в среде просветителей, которые рассматривали Европу как единство в разнообразии. Монтескье видел в этом отличие и преимущество перед Азией, находящейся в состоянии застоя. Однако было бы неверным представлять Монтескье сторонником европейской федерации в перспективе или на деле. Напротив, в «Духе законов» (1748 г.) Монтескье подчеркивал, что, хотя европейские страны составляют определенную общность, невозможно объединить их в одно государство. Самое большее можно рассчитывать на то, что европейские государства будут делать друг другу по возможности добро во время мира и минимум вреда во время войны.
Корни и плоды Просвещения
Вестфальский мир 1648 года, закончивший Тридцатилетнюю войну - последнюю религиозную войну между христианами в Европе1,- зафиксировал со всей определенностью окончательный крах планов католической контрреформации решить в свою пользу конфликт с протестантизмом и восстановить религиозное единство Западной Европы (протестантская сторона не ставила себе такой цели, возможной только в случае полного сокрушения противника). Тем самым был положен конец и попыткам установления гегемонии одной из держав в рамках и с использованием обстановки, создаваемой этим вековым конфликтом. В западной литературе выдвигалось предложение ввести понятие войны, изменяющей систему международных отношений, в отличие от остальных вооруженных конфликтов2. Войны вековых конфликтов неизменно были направлены на достижение такого результата.
Полтора столетия, протекшие с Вестфальского мира, характеризуются относительной стабильностью созданной системы международных отношений. Войны второй половины XVII и XVIII веков, включая войны за испанское (1700-1714 гг.) и австрийское (1740-1748 гг.) наследство и Семилетнюю войну (1756-1763 гг.), лишь вносили в эту систему частичные изменения, связанные с прен ращением России в первоклассную европейскую державу, усилением Пруссии и разделами Польши, с решением в пользу Англии ее соперничества с Францией за колониальное и морское преобладание.
Характерным для XVIII века (до 1789 г.) было то, что на военное время пришлось значительно меньше лет, чем в XVI и XVII веках. Ни одна из держав, поскольку речь шла о европейских делах, не могла ставить и не ставила внешнеполитических целей, которые вели бы к ликвидации другой крупной державы, кардинально подрывали бы «систему европейского равновесия». Они нигде не преступали рамок непосредственных выгод, территориальных приращений, обычно «компенсировавшихся» расширением и усилением других основных государств. Правда, тем самым относительная стабильность системы равновесия достигалась жертвой интересами малых стран. Однако в большинстве случаев речь шла о чисто династических образованиях (какими были большинство германских и итальянских княжеств), и их частичное включение в состав более крупных держав - особенно если при этом речь шла об этнически близком государстве - отнюдь не всегда могло быть негативным фактором. (Исключением являлись, конечно, разделы Польши, но и то лишь собственно польской территории, а не украинских и белорусских земель, вхождение которых в состав России способствовало процессу воссоединения украинской и белорусской народностей.)
Профессор Л. Халле, которого приходилось упоминать выше, писал: «Когда в 1648 году закончилась Тридцатилетняя война, население Европы было измучено целым столетием вооруженной борьбы. Религиозные вопросы, которые доставляли повод для этой борьбы, оставались все еще не решенными. К этому времени бедствия войны превратились в нормальное состояние жизни народов, которые давно улсе не знали ничего иного. Поэтому в 1648 году потребовался бы крайний оптимизм для предсказания, что отныне войны в Европе на протяжении по крайней мере полутора веков будут значительно больше напоминать военные игры на маневрах, чем то, что было известно в течение столь длительного времени. И тем не менее такое предсказание было бы верным»3. Сама характеристика эпохи у Л. Халле страдает «крайним оптимизмом», но в ней есть и верные наблюдения.