Величие. Книга 4

Тиамат Мария

«Неужели и правда всё кончено?» – спросил Аурелий самого себя, вглядываясь в побледневшее лицо Орсинь – заострённую линию носа, скулы, изгиб губ, – пытаясь соотнести с ними былую страсть. Но та по-прежнему оставалась лишь в воспоминаниях и принадлежала иной эльфийке, которую звали Шиа. И от осознания, что всё прошло, что всё действительно потеряно, что больше не будет ни той возвышенности чувств, ни сладостных грёз, ни трепета, Аурелия охватила невыносимая горечь. Протянув ладонь, он коснулся щеки Орсинь, будто надеясь, что мираж рассеется и всё станет, как прежде, – а потом поцеловал её. Ещё и ещё – с болезненной, ненасытной страстью, как если бы с этими вздохами таяла его жизнь, а затем

опрокинул эльфийку на кровать. Она не сопротивлялась, лишь беспомощно ахала от его горячих, почти обжигающих прикосновений, и вскоре её отхватил тот же огонь. Судорожно стащив с себя одежду, Орсинь прижалась к Аурелию, и их тела сплелись в единый, пульсирующий агонией клубок. Казалось, каждое их движение говорит:

«Я ничего не забуду. Ни твоей нежности. Ни того, как твоё тело жаждало меня. Клянусь, я буду помнить всё до мельчайших подробностей – хотя бы так я сохраню тебя рядом с собой!»

В последний раз пытались они разжечь огонь, проверяя – а вдруг ещё что-то осталось? А вдруг это не конец и холодный туман, окутавший их души, рассеется? Но после того, как Аурелий устало лёг рядом с Орсинь на простыни, эльфийка сухо произнесла:

– Нет уж, знаешь ли, так становится ещё хуже…

– Ничего не получилось, – печально согласился Аурелий.

– Завтра я уеду в загородную резиденцию. Отдохну месяц, может, два. – Орсинь слезла с кровати, начиная одеваться. – Лучше нам и правда пока обдумать всё порознь.

Глава 3. Одиночество

Пусть Аурелию уже приходилось завтракать в одиночестве, этим утром оно ощущалось гораздо сильнее. Паштет из креветок в пиале напоминал, что его готовили специально для Орсинь, и орхидеи цвели на окне тоже для неё. Ах, с каким восторгом Аурелий раньше придумывал, чем бы ещё обрадовать возлюбленную! А какими чарующими были её озорной смех и сладкая истома, плескающаяся в глубине глаз в минуты близости! Теперь этот призрак мерещился ему за пустующим столом, а в шагах слуг чудилось постукивание туфель эльфийки. А в личных комнатах – о, какая мука! Тысячи мелочей, окружавшие императора, хранили наследие их любви. То, что ранее казалось обыденным, теперь поминутно погружало в болезненное оцепенение. Страдание не утихало, лишь меняя оттенки и тональности, и при свете дня стало ещё острее.

Аурелий пришёл в рабочий кабинет, но не мог ни на чём сосредоточиться. Счастливые события былого сонмом окружили его. Странное дело – только когда неудовлетворённость в отношениях с Орсинь выплеснулась через край, они тоже ожили, как наяву. И невидимый голос неумолимо шептал: «Никогда, никогда… никогда это больше не повторится!» Аурелий прощался с каждым воспоминанием, а их были тысячи, тысячи – и каждое наносило новую кровоточащую рану. Замерев, точно в трансе, он изредка предпринимал слабые, быстро затухающие попытки переключиться на что-нибудь иное, пока его не окликнул слуга:

– Ваше Величество, оранжерея готова к посадке растений.

– Что? – Император непонимающе заморгал.

– Оранжерея, которую вы в прошлом году велели возвести, – повторил слуга. – Она построена.

«Чудо, что не пострадала во время поединка Кэрела и Арэйсу! И почему её не разнесло на осколки, как большую часть парка?» – ругался Аурелий с глухим отчаянием, пробираясь по кое-как расчищенным от поваленных деревьев дорожкам несколько минут спустя. Впереди маячили, напоминая снеговиков, силуэты архитектора и главного инженера. На улице вихрился густой снег, превращая и небо, и землю в серый безликий пейзаж, но даже белёсая пелена метели не могла скрыть чудовищных разрушений, нанесённых магией. Понадобится время, чтобы садовники вернули парку прежний вид, однако

до весны, пока земля не размягчится и не станет податливой для изменений, эти шрамы будут зиять, а выросшие поверх сугробы создадут лишь видимость красоты.

Аурелий до последнего надеялся сохранить невозмутимость, но, оказавшись перед высоким стройным зданием, ощутил тоску. Он уж и забыл про свой каприз! А средства на его исполнение между тем были выделены, материалы закуплены, и рабочие взялись за инструменты… Каково ему будет теперь каждый раз натыкаться взглядом на этот красноречивый памятник разбившихся идеалов? И ведь его не скроешь, не уменьшишь. Разве что велеть разобрать, но тогда будет жалко труда рабочих и всех, кто создавал это произведение искусства. Ведь здание действительно вышло на славу.

– Ваше Величество… эм-м, что-то не так? – с тревогой осведомился архитектор, поскольку молчание монарха затянулось.

– Нет, всё в порядке, – вздрогнул Аурелий. – Оставьте меня, я хочу побыть один.

Чувствуя, как сжимается сердце, он взошёл по мраморным ступенькам и толкнул дверь. Опасения подтвердились: здесь его ждало последнее испытание. Внутри оранжерея дышала его прошлыми надеждами: цветовая гамма, орнаменты, планировка – ни одна деталь не утверждалась без его ведома. Задумывая этот подарок, он мечтал, как они с Шиа будут гулять тут вдвоём, воссоздавая идиллию волшебной ночи Летнего Разгара, когда звёзды благословляли их союз. Как, спрятавшись от внешнего мира, они будут возвращаться в исходную точку их чистой, трогательной любви. Но возвращаться больше некому…

Не выдержав, Аурелий прижался лбом к колонне и зарыдал. Кровь оглушительно стучала в висках, в грудь как будто вонзилось раскалённое железо. Шатаясь, он побрёл вглубь, с ужасом вглядываясь в этот бездыханный мраморный труп. Так вот во что превратилась их с Шиа любовь: прекрасная оболочка, лишённая какого-либо смысла! Как долго они ходили вокруг да около, не осмеливаясь заглянуть внутрь? Аурелий чувствовал, что глаза его опухли, но успокоиться не мог. «Никогда, никогда, никогда…» Слёзы скатывались тонкими дорожками по щекам, капали с подбородка. Время от времени, измождённый эмоциями и бессонной ночью, император как будто бы терял понимание, что с ним происходит. Но очень скоро осознание, что никакого утешения не будет, а впереди ждёт лишь пустота, накатывало вновь, и эта страшная правда вырывала из его груди новые стоны.

Пару недель Аурелий провёл в прострации, механически занимаясь делами. Вечером он забывался тревожным сном, а утром испытывал тягостный прилив безысходности. Но однажды он встал и с удивлением обнаружил, что трагедия, которая прежде казалась невыносимой, больше не затмевает его существование. Незаметно, как при отливе, боль отступала, оставляя лишь налёт сожаления, и, в сущности, даже любовь к Шиа превратилась в пережиток прошлого: настолько внутренне вырос он сам. Вероятно, встреться Аурелий с её копией сейчас, никакой искры бы не проскочило. Однако… он обрёл новое «я» во многом благодаря ей. Такой вот причинно-следственный парадокс.

Подобно ядовитым парам, раздражение и злость улетучились вместе с болью, и теперь Аурелий мог взглянуть на эльфийку в ином свете: не только как на возлюбленную, но и как на цельную личность. И с этой точки зрения она всегда была ему надёжным союзником. Вспыхнув в последний раз, былая страсть оставила тёплые угольки воспоминаний, которые больше не жгли, а грели изнутри. Медленно, наощупь, Аурелий выстраивал новое видение жизни. Что-то подсказывало ему, что истина уже совсем рядом. Неясное чувство радости, которому он не мог дать определения, уже проклёвывалось в его душе, и нужно было только дождаться, когда оно расправит крылья.