Великая мелодия (сборник)

Вы спрашиваете, как рождается книга? Она прорастает из первоначального замысла.

Разгребая горы жизненного материала, писатель ищет жемчужное зерно, которое легло бы в основу произведения. Зерно, ядро, ядрышко писательской галактики, вокруг которого должно все вращаться, — факт, идея, проблема… Первоначальный замысел книги почти всегда носит загадочный и несколько неопределенный характер. Мне хотелось бы знать, каков был первоначальный замысел, ну, скажем, «Войны и мира», «Тихого Дона» и какие метаморфозы он претерпел. Первоначальный замысел

может быть этапом в работе, или непостижимым образом менять свою природу, или же расширяться до бесконечности — и тогда из ядрышка в самом деле прорастает нечто грандиозное, наподобие «Человеческой комедии», или «Саги о Форсайтах», или же двадцатитомной серии романов «Ругон-Маккары». В таких случаях невольно удивляешься творческой мощи писателя. И в то же время догадываешься: все вышло из макового зернышка!

Увы, не каждому писателю дана способность с помощью творческого воображения из искорки раздувать пламя.

Я всегда мечтал создать вселенскую эпопею, охватывающую не только прошлое и настоящее, но даже будущее первого в мире социалистического государства. И главным героем этой эпопеи, героем, в жизни которого отразилась история всей страны, с судьбой которого сплелись сотни других судеб, мне виделся Всеволод Вишневский.

Я встретился с ним впервые в сорок девятом году, в Военно-политической академии, где был слушателем редакторского факультета. Внешность его была обманчива: плотный, широкоплечий, простое широковатое лицо с округлым подбородком, короткий нос, обыкновенность в очертании губ и выражении глаз. Шрам на щеке. Кто-то из литературоведов тридцатых годов причислял его к «представителям курносого простонародья», не подозревая, что Вишневский и по линии отца, и по линии матери — потомственный дворянин, сын крупного инженера, натура артистическая, тонкая. Разумеется, он умел при случае разыграть из себя этакого простеца, матроса-братишку, вводил в заблуждение даже испытанных знатоков природы человеческой.

С нами он держал себя естественно, без наигрыша. В своей военно-морской форме с погонами капитана первого ранга, с орденскими планками, казался одним из нас, старшим товарищем, сидел в тесном дружеском кольце слушателей, среди которых нашлись знакомые по фронту, по Ленинграду, по Берлину. Война закончилась каких-нибудь четыре года назад, и все мы продолжали жить, дышать ее своеобразной огневой эманацией.

От близкого общения с Вишневским у меня появилось странное ощущение: многие из нас претерпели на войне то же самое, что и Вишневский, находившийся с первого до последнего дня в осажденном Ленинграде, а потом — на фронте. Но мы, невзирая на ранги и должности, считали себя как бы рядовым материалом войны, ее горючим, что ли, и смерть каждого из нас имела как бы частное значение.

Вишневский же, начиная с гимназического возраста, беспрестанно и устойчиво жил внутри некоей величавой легенды, и легенда-броня надежно защищала его от мелочности бытия.

Что заставило четырнадцатилетнего гимназиста Волю Вишневского убежать на фронт империалистической войны? Раненых, безруких, безногих впервые увидел в госпитале на Фонтанке, куда ушла сестрой милосердия мать. Он ведет дневничок: «Война! Война! Может быть, мне хочется страшно туда — испробовать войны…»

Тяжела винтовка для неокрепших детских рук. Ребенок-солдат совершает утомительные походы, участвует в боях. Окопная грязь, вши, смерть товарищей. На реке Стоход он бросается в атаку в первой цепи. Сильно контужен и ранен. Отважный разведчик рядовой лейб-гвардии егерского полка Вишневский награжден Георгиевским крестом и Георгиевскими медалями. Его никто не удерживал на фронте. Дважды за войну приезжал сдавать годовые экзамены в гимназии и снова возвращался в окопы. Воевал и учился, сказали бы мы сегодня. И продолжал вести дневник. Собственно, там, в окопах, начинается писатель Вишневский, с его пытливым отношением к самому страшному и грозному явлению в жизни общества — войне. Он хочет понять ее природу.

Мы до сих пор не можем сказать ничего определенного о тайне писательского дарования. Конечно же, врожденные способности требуют от человека определенных усилий, самодисциплины, умения направить способности по нужному руслу. Откуда в подростке эта неиссякаемая исследовательская пытливость? Как мы знаем, никаких высших учебных заведений он не кончал, гимназическое образование завершал самостоятельно, вперемежку с боями на фронте. И вот загадка: в двадцатые годы, оставаясь кадровым командиром и политработником Балтийского флота, он пишет для Военно-морской академии несколько глубоких

исследований научного характера: «Материалы по изучению морального элемента английского флота», «Юнги, матросы и унтер-офицеры английского флота», «Резервы личного состава английского флота», «Личный состав финского флота», он свободно владеет английским, французским, немецким; редактирует журналы «Красный флот», «Красноармеец», в двадцать семь лет становится редактором научного журнала «Морской сборник», его зачисляют в штат Военно-морской академии читать курс лекций. Казалось бы, участие в войнах формирует его как военного историка, историка военного искусства. И как-то неожиданно для всех, близко знакомых с ним, он вдруг заявляет себя талантливым драматургом особого склада и направления, со своей темой, со своим героем — участником войны и революции.

Вишневский пришел в литературу через войну и революцию и никогда не забывал о своей принадлежности к армии и флоту, всячески пропагандировал «тему обороны» в литературе, дрался за нее, создавал литературные объединения армейских и флотских писателей, явился одним из создателей литературной организации Красной Армии и Флота — ЛОКАФ, много лет был главным редактором журнала «Знамя» (где мне впоследствии пришлось работать).

Идеи революции, разумеется, пришли к нему не сразу. Участвовал в Февральской революции. В Октябрьской. В боях против войск Керенского. Вступил добровольцем в 1-й Морской отряд Балтфлота. Знакомство с народным комиссаром по морским делам Дыбенко. Именно Вишневскому и его товарищам по отряду особого назначения поручили сопровождать поезд, в котором Советское правительство во главе с Лениным переезжало из Петрограда в Москву, потом они охраняли Кремль и Совет Народных Комиссаров. Бои с анархистами, участие в ликвидации контрреволюционных сил в Нижнем Новгороде, в Муроме.

В мае 1918 года по призыву правительства пошел на Волгу, где формировали Волжскую военную флотилию, стал пулеметчиком на флагмане «Ваня-коммунист». Здесь вступил в партию. Бои флотилии под Свияжском, штурм Казани, высадка десанта, неравный бой с вражескими судами на Каме. А когда льды сковали Волгу и Каму, Вишневский предлагает сколотить партизанскую морскую бригаду и отправиться на Украинский фронт…

Но то было всего лишь начало борьбы Вишневского за идеи революции. Причудлив рисунок его биографии, он сплетен из пяти войн. Поездка писателя в сражающуюся Испанию, где Вишневский, не утерпев, в одной цепи с солдатами Интернациональной бригады пошел в атаку, бил из пулемета по франкистам. А вместе с ним дрался за республиканскую Испанию его фильм «Мы из Кронштадта», который в то время демонстрировался в кинотеатрах революционного Мадрида и Валенсии. В дни блокады Ленинграда, ослабевший от цинги и дистрофии, бригадный комиссар Вишневский вел дневниковые записи даже во время налетов вражеской авиации на Ленинград.

Он стрелял из правофлангового орудия по Берлину, был свидетелем капитуляции гитлеровского рейха 1 мая 1945 года, присутствовал как специальный корреспондент «Правды» на Нюрнбергском процессе. И казалось, не будет конца легенде, сотворенной им самим из собственной жизни, из мировых событий необычайной трагической силы, из непостижимого переплетения судеб…

Его имя гремело по стране и за рубежом, а мы знали о нем, по сути, очень мало, в общих чертах. Еще не существовало собрания его сочинений, лежали в столе дневники, никем, кроме автора и его жены, не прочитанные, не было и биографических книг о нем. Но интерес к его личности не угасал ни на один день с той самой поры, когда на сцене появилась его пьеса «Первая Конная».

На этой встрече в академии я впервые понял: боевая биография Вишневского просто неисчерпаема, перенасыщена событиями, и каждое из них — балансирование между жизнью и смертью!

Потом я не раз встречал Вишневского в Союзе писателей на заседаниях военной комиссии. Мы здоровались, но трудно было понять, признал ли он меня. Интерес к его судьбе во мне все возрастал. Я пытался понять его. Зачем? Что-то было бесконечно притягательное в этом образе, что-то роднило его с Фурмановым, любимым героем моей юности.

Стремясь разобраться в личности Вишневского, я пытался применить открытый им метод поиска трагедийного начала в его собственной биографии. Что-то, наверное, имелось. Недаром Николай Тихонов как-то заметил, что «Вишневский был пронизан драматичностью насквозь». Но я так и не нашел то, что искал: слишком мало знал тогда о нем, чтоб осмыслить в полную меру масштабность этого человека.

Вскоре он тяжело заболел и в 1951 году умер. Я понял, что должен написать книгу именно о Вишневском.