Великая степь. Приношение тюрка (сборник)

Все права защищены. Ни одна из частей этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Под этой обложкой – три книги, собрать их вместе, казалось бы, невозможно: слишком уж разные у них аудитории. Первые две («Кипчаки», «Кипчаки, огузы») я написал в конце ХХ века, когда хотел увлечь историей тех, кто вступал во взрослую жизнь – старших школьников. В то же время книги адресовались и взрослым, которые, по моему замыслу, в разговоре с детьми дополнили бы

текст собственными воспоминаниями… Словом, очень хотелось возродить семейное чтение, как было в моем детстве, когда прочитанное обсуждали всей семьей или двором. Интересно же!

Третья книга, «Дыхание Армагеддона», появилась много лет спустя. Уже вышли в свет «Мы – из рода Половецкого!», «Полынь Половецкого поля», «Тайна святого Георгия», «Европа, тюрки, Великая Степь», «Кипчаки», «Кипчаки, огузы» а, главное, «Тюрки и мир: сокровенная история». Приверженцам «официальной» истории принять их трудно, но и возразить нечем. Почему? Об этом не раз меня спрашивали читатели, среди которых были и те, кто, по их словам, «вырос на моих книгах». Фантастика какая-то. Но действительно, больше двадцати лет прошло с первой публикации… В голове не укладывалось: «выросли на моих книгах». Поразительно, время не идет, а летит. И куда оно летит? Родилось новое поколение, которому надо рассказывать по-новому, «официальная» история их не устраивает.

И зародилась мысль, написать совсем другую книгу, начав ее с вопросов читателей «нового поколения». Подумал, она дополнит то, что было написано прежде, поэтому вопросы в ней будут не случайны. Так появилась «Дыхание Армагеддона»… В моих книгах весь я. Отсюда общее название сборника «Великая Степь: приношение тюрка». Повествование посвящаю своему народу. Пусть оно станет моим приношением памяти Великой Степи.

О, эта теплота и это величие коротких отношений между старинными друзьями! Почему их нельзя применить в общении между живущими рядом народами?.. Почему мы должны заменить их чужим, холодным словом: толерантность? Неужели в наш торгашеский век и тут нельзя обойтись без посредников?

Обо всем об этом думал я, когда в татарском культурном Центре в Москве сидел на юбилейном вечере своего коллеги Мурада Аджи, талантливого писателя и ученого, давнего товарища, земляка по иным – северокавказским краям. Кумыка. Тюрколога. Автора книг, ставших бестселлерами: «Полынь Половецкого поля», «Тюрки и мир: сокровенная история», «Без Вечного Синего Неба»…

Оглядывал битком набитый большой зал, в котором там и тут мелькали яркие национальные одежды, вслушивался в речь ведущего. Вспоминал. Кого-то из пришедших уже встречал, и теперь радовался новой встрече с ближними к родной Кубани соседями, карачаевцами и балкарцами, сидящими неподалеку от «разноплеменного Дагестана», и знакомыми по казачьему движению калмыкам. Кого здесь только не было! Русские и татары, якуты и кумыки, азербайджанцы и казахи, крымские татары и кыргызы, башкиры и карачаевцы, балкарцы и узбеки (простите те, кого забыл назвать)…

Поискал глазами кузнецких татар, телеутов, рядом с которыми столько лет прожил в Кузбассе, шорцев: а вдруг, вдруг?.. Нет.

Память возвращала в далекую молодость и во времена более близкие… Три десятка лет назад летел я

в Улан-Батор, и, когда остались позади хребты Забайкалья, с бьющимся сердцем стал вглядываться в сопки на равнине… Встречавшему меня переводчику попробовал сказать что-то такое: уж больно, мол, похожи на родные кубанские места! А он насмешливо хмыкнул. Ничего, мол, удивительного. Когда к нам прилетал турецкий писатель Азиз Несин, то, спустившись по трапу, он упал на колени, поцеловал землю и со слезами воскликнул: «Наконец-то я – дома!».

Турецкий прозаик – ладно. Я-то причем? Сижу и улыбаюсь. Что это во мне – проявление той самой русской всемирности, о которой писал Достоевский? Или – игра прапамяти?

И где я, действительно, дома? И где – в гостях?!

Вопрос лишний. Мне давно не приходилось видеть такого братства и столько открытой радости, как в тот вечер, у татар. Я радовался вместе со всеми, прежде всего, за своего товарища: путь к признанию не усыпан цветами, но в тот вечер цветы были в обилии у него в руках – не успевал передавать букеты своей жене и первой помощнице Марине…

С Мурадом мы, с разницей в несколько лет, учились в МГУ. Он закончил географический факультет, и это определило круг его интересов и направление персональных маршрутов. С самого начала они были нацелены на восток – в Сибирь.

Мы познакомились заочно, его фамилию я впервые прочитал на научно-художественном издании «Сибирь: ХХ век». Из книги чувствовалось, рождалась она не за столом московской квартиры, а где-то среди немереных таежных просторов. Так и было: будущий кандидат наук вкалывал в старательской артели «Яна» (по имени северной реки, на которой стоит Верхоянск – полюс холода). Там родилась идея книги.

Через много лет я буду составлять многостраничный сборник рассказов северокавказских писателей «Война длиною в жизнь». Для пережившего недавнюю войну Северного Кавказа название звучало почти провокационно, но придумал его не я, а менять было поздно: издание уже объявили. Взялся за это непростое дело лишь потому, что увидал, какое духовное богатство остается не только невостребованным – как бы еще и неучтенным.

Открывало сборник крошечное эссе Мурада «Мы говорили на одном языке»: о неразделимом культурном наследии тюрков и славян. Ревнители чистой «русскости», то есть противники азиатского подмеса в историю России, объявили меня русофобом… Но я не обиделся, они же не бывали в Сибири. Их служба проходила в пределах Садового кольца, настоящей мужской работы они, похоже, никогда не знали, чем и обделили себя сами.

Мы же с Мурадом «говорили на одном языке» еще и потому, что я встретил в нем Работника с большой буквы. Неутомимого и неуемного. Энергичного и бесстрашного. Способного не только на коллективный, артельный труд, но на одиночный опасный поиск. Он доказал это, когда в стране распались привычные связи, а на главное место вышли такие черты характера как личная инициатива и предприимчивость. У него эти качества в избытке. Отнюдь не поиск материальных благ интересовал его.

Одной из найденных в начале пути и осмысленных духовных ценностей предков для Мурада стала философия самоограничения: сведя бытовые затраты к минимуму, он начал писать книги. Знаменитые книги по тюркской тематике, теперь бестселлеры. Их издавали и переиздавали не один раз.