Великая тайна Великой Отечественной. Глаза открыты
Шрифт:
Мне показалось примечательным то, что дата получения этого акта в НИИ ВВС, 7 апреля, совпадает с датой начала работы прибывшей в СССР немецкой комиссии. Но вскоре я заметил еще одно многозначительное совпадение: на с. 7 акта напечатано: «Самолет ДО-17 [78] может быть использован в качестве транспортного самолета для переброски людей в количестве 5–6 человек или груза небольших габаритов до 500 клгр при полной зарядке горючим». Тут я вспомнил, что из состава той немецкой комиссии из Германии прилетело как раз десять человек, а участвовавшие в ее работе германский авиационный атташе и его помощник по долгу службы находились в Москве. Из этого вполне можно предположить, что комиссия прибыла в СССР именно на этих двух приземлившихся на советских военных аэродромах самолетах До-17. Но ведь она должна была начать свою работу лишь 2 апреля (дата приема в НКАП в Приложении к Постановлению совпадает с датой выпуска решения Политбюро
78
Так в документе.
79
Из чего следует, что, скорее всего, это решение Политбюро принималось по факту, то есть когда немецкая комиссия уже прибыла.
Я прикинул, что если присланный мне Якубовичем акт осмотра двух немецких самолетов был подписан 24 марта и специалисты из НИИ ВВС вместе с немецкой делегацией выехали в тот же день в Москву, то 25 марта в нее прибыли, а 26-го начали работу. Все получается вполне реально.
И еще одно весьма важное совпадение – катаклизмы в советских ВВС и их руководстве начались именно в период пребывания немецкой авиационной комиссии в СССР весной 1941 г.:
– 9 апреля вышло Решение Политбюро П. № 30/125 «Об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии» (постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) и о снятии Рычагова с постов начальника ВВС Красной Армии и заместителя наркома обороны за «попытку т. Рычагова замазать расхлябанность и недисциплинированность», о предании полковника Миронова [80] суду «за явно преступное распоряжение» – о перелете, во время которого разбилось несколько самолетов, и о назначении 1-го заместителя начальника ВВС Жигарева и.о. начальника ВВС КА;
80
Полковник Миронов – начальник отделения оперативных перелетов штаба ВВС КА.
– 9-го же апреля вышло решение Политбюро П. № 3/126 «О главных недостатках в военной авиации» (постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б)). Вот оно дословно: «Объявить выговор наркому обороны т. Тимошенко за то, что в своем рапорте от 8 апреля 1941 г. он по сути дела помогает т. Рычагову скрыть от ЦК ВКП(б) и СНК СССР недостатки и язвы, имеющие место в ВВС Красной Армии»). Несмотря на громкое название, в этом решении не было ни слова об авиации, самолетах, авариях и других недостатках и «язвах», а тем более – главных;
– 12 апреля вышел приказ № 0022 НКО СССР, в котором говорилось: «Заместителя начальника ГУ ВВС КА генерал-лейтенанта авиации Проскурова И. И. за явно преступное распоряжение, нарушающее правила летной службы, в результате чего произошли 3 катастрофы, при которых погибло 7 человек и ранено 2 человека, от занимаемой должности отстранить и предать суду» (РГВА. Ф. 4. Оп. 15-б. Д. 2); это было сделано с подачи Сталина, собственноручно написавшего на 1-м листе проекта приказа: «чтобы Проскуров был предан суду»;
– 12 апреля, то есть через пять дней после посещения немецкой комиссией завода № 1, выпускающего МиГ-3, вышел приказ № 332 наркома НКАП Шахурина, который обязывал директора этого завода увеличить суточный выпуск самолетов МиГ-3 до 20 единиц, начиная с августа месяца.
Связаны ли все эти события и принятые решения с работой немецкой авиационной комиссии, еще предстоит выяснить, но, учитывая, что с комиссией постоянно находились заместитель начальника ГУ ВВС и начальник НИИ ВВС Филин и начальник 1-го ГУ НКАП Репин, а общее руководство посещением заводов осуществлял замнаркома авиапромышленности авиаконструктор Яковлев, который к тому же был личным советником Сталина по авиации, это вполне реально.
Причины для принятия суровых мер в отношении названных в этих документах лиц вызывают удивление. Дело в том, что все приведенные в них случаи аварий имели место 3–4 месяца назад, а поводом для начала репрессий стал один-единственный случай – авария 27 марта 1941 г. (когда немецкая делегация уже могла находиться в Москве). Все остальные претензии в адрес руководства ВВС, ставшие причиной репрессий, были невнятными и неконкретными, в основном «расхлябанность» и «недисциплинированность» [81] . Однако после арестов эти формулировки, в общем-то традиционные для всех начальников, перерастали в обвинения по засорению кадров ВВС «непроверенными», «политически сомнительными»
81
О том, что никаких серьезных претензий к начальнику ГУ ВВС Рычагову не было, свидетельствует утверждение его на должность заместителя наркома обороны лишь месяц назад – 8 марта 1941 г.
Возможной причиной арестов называют и резкий ответ Рычагова Сталину на совещании в Кремле: «Вы заставляете нас летать на гробах!», а также пролет немецкого транспортного самолета Ю-52 до Москвы. Но первое маловероятно и ничем не подтверждено, а второе произошло гораздо позже – 15 мая 1941 г. и, видимо, с согласия Сталина, так как этот Ю-52, скорее всего, был частью немецких поставок в СССР и к тому же вез вождю письмо от фюрера.
Но никто никогда не вспомнил в этой связи, что именно в дни пребывания в Москве германской авиационной комиссии произошли события, возможно ставшие спусковым крючком к массированному удару по руководству Красной Армии, и в первую очередь по ВВС. Это – события в Югославии.
После появления информации о предварительном согласии Югославии присоединиться к Тройственному пакту там развернулось мощное движение против внешнеполитического курса правительства Цветковича. Антигермански настроенные офицеры и части ВВС организовали переворот, в результате которого 27 марта 1941 г. было сформировано новое правительство во главе с генералом авиации Симовичем. Новый премьер прислал делегацию в СССР, и 5 апреля 1941 г. в Москве был подписан Договор о дружбе и ненападении между СССР и Югославией. Детали этого договора не были ясны. В действительности же югославская сторона просила СССР оказать содействие поставками вооружений для своей армии, а возможно даже, и непосредственным направлением на Балканы советского воинского контингента, особенно авиации.
А буквально на следующий день, 6 апреля, Германия напала на Югославию и самолеты люфтваффе подвергли жестокой бомбардировке Белград. Едва ли советские генералы, всей душой готовые помочь братьям славянам в борьбе с фашистами, с энтузиазмом отнеслись к прибытию в это время в Москву немецкой авиационной комиссии, которую они должны были сопровождать и к тому же все ей показывать и рассказывать о последних достижениях советских ВВС. На их взгляд это выглядело как предательство по отношению к югославам [82] . Но на то было решение Политбюро, и его следовало выполнять. Вполне возможно, что в этот момент впервые за всю советскую историю генералы, большинство из которых были представителями ВВС, посмели высказать свое мнение вождю и по поводу Югославии [83] , и по поводу приема немецкой авиационной комиссии.
82
В. А. Белоконь сообщил мне, что 6 апреля 1941 г. в военном городке г. Молодечно в квартире его отца А. П. Белоконя (военинженера 2-го ранга, командира саперного батальона, строившего доты на Линии Сталина) между сослуживцами шел оживленный разговор о массированном налете немцев на Белград, в результате которого было много жертв среди гражданского населения. Главное, что врезалось в его память, – категорические высказывания некоторых участников разговора насчет того, что происшедшее в Югославии – явный признак скорого нападения немцев на СССР.
83
Стоит отметить, что когда по указанию Риббентропа посол Шуленбург посетил Молотова 6 апреля 1941 г. с сообщением о начале военных действий в Югославии, как пишет Шуленбург, «Молотов не воспользовался случаем упомянуть о советско-югославском пакте» [61. С. 314–316]. Похоже, что этот вопрос был согласован руководством СССР и Германии ранее по тайным каналам. Не случайно среди откликов в мировой печати на поездку Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. есть и такой: «…целью переговоров Гитлера с Молотовым было получить согласие на нарушение Германией границ Югославии и Болгарии… Полагают, что такое разрешение было дано Москвой» (см. главу «Мировая пресса – послевизитные круги», с. 251–263).
Это могло быть воспринято Сталиным как бунт, притом первый бунт не «троцкистов» и видных участников Октябрьской революции и Гражданской войны, а выращенных Сталиным молодых кадров (Рычагову было 30 лет, Проскурову – 34, Шахту – 37, Смушкевичу – 39, Штерну, Пумпуру и Птухину – 41). И вождь не мог этого допустить – все они и целый ряд других были отстранены от должности и арестованы в апреле – июне и расстреляны 28 октября 1941 г. и 23 февраля 1942-го.