Великие арабские завоевания
Шрифт:
Когда-нибудь случится, что явится гонец из Индии с вестью, что шах Вахрам из рода Кеянидов идет с тысячей слонов, с погонщиком во главе, несущим поднятый штандарт. Подобно хосровани он несет их перед войском. Нужен нам посланник к полководцу, искусный переводчик. Когда он прибудет, то скажет индийцам, что мы испытали от рук арабов во множестве нашем. Веру нашу сокрушили, и шахиншах убит, как собака. Они едят наш хлеб. Они отобрали власть у благородных хосровани. Не искусством и доблестью, а насмешкой и презрением взяли они ее. Силой они отбирали у мужей жен и добрые владения, парки и сады. Подати они наложили, распределив их по головам нашим. Они потребовали новых выплат, тягостных даней. Подумай, какие злодейства арабы натворили в мире, так что нет зла хуже их. Слово исходит от нас. Мы знаем, что шах Вахрам, творящий великие дела, несет месть арабам... Их мечети мы снесем, мы разожжем огни, их храмы идолов мы сроем и очистим от них мир, так что отродье зла исчезнет из мира. Заканчиваем в мире и радости [87] .
87
Bailey H. W. Zoroastrian Problems in the Ninth-century Books. P. 195-196.
Другой
Выше уже упоминалось стихотворное письмо, которое персидский герой Рустам якобы написал брату накануне роковой битвы в Кадисии, когда свергнута была власть персов над Ираком и сам он погиб. Из внутренних указаний ясно, что это письмо не подлинный документ, введенный в текст поэмы, а сочинено поэтом, когда он работал над этой частью своего великого труда, вероятно, в первом десятилетии XI века. Часть письма, в сущности, является пророчеством, выражающим взгляд рустама на последствия победы мусульман, и чрезвычайно интересно видеть, как воспринимается персидским аристократом того периода приход мусульман. Он не выносит окончательного приговора исламу и арабам, но рисует печальную картину того, как завоевание скажется на традиционной культуре и ценностях Ирана. Разрушение старого социального порядка с приходом ислама ведет к вырождению общественной и личной морали.
Он скорбно замечает:
...сравнялся с престолом минбар, И все имена лишь — Бу Бакр и Омар, Все прахом пошло, нажитое с трудом, И стал недостойный высоким царем.Далее он отмечает общую грубость мусульманских правителей в сравнении с роскошью прежнего двора шахиншаха. Интересно заметить, что его упреки в скудости жизни мусульман — зеркальное отражение мусульманских повествований, видящих в бедности добродетель, а в персидской роскоши — порок.
Черны одеянья у многих из них, Лоскут намотают — нет шапок иных, Где золото кафшей, корона и трон. Алмазов сиянье, сверканье знамен!..Наступит эра несправедливости и угнетения, рухнет старый социальный порядок:
Днем грабит один, ночью грабит другой, На коем шелом и кушак боевой. Нет правды, и верности не обретешь, В чести лишь обман, вероломство да ложь. Муж доблестный пешим бредет по земле, и только хвастун вероломный в седле. На брань земледел неискусный идет. Утратили цену и доблесть, и род. Один у другого спешит похищать. Что клясть уж не знают, что благословлять. В душе затаенное — хуже лица. Скажи, уподобились камню сердца! Сын против отца прячет умысел злой. На сына отец нападает родной.Традиционный правящий класс Персии сменят люди низкого происхождения и другой нации:
Раб, чуждый достоинств, трон царский займет. Уж славить не станут величие, род. Забудется дружба, уйдет доброта. Жестокими станут сердца и уста. И племя из тюрков, иранцев, тази Составится новое, вообрази: Кто тюрк, кто араб, кто дихкан, не понять — Смешают наречье забаве под стать.Мораль падет вместе с упадком придворной культуры:
Все станут сокровища прятать, копить, Чтоб их после смерти врагу уступить. Взрастать будут беды и скорби одни, Как счастье цвело в Бахрам-Гуровы [88] дни. Ни празднеств веселых, ни добрых трудов, Лишь сети коварства да злость колдунов. Себе лишь наживы, другим же вреда Желают, о вере взывая всегда. Для них все едино — зима иль весна, И в праздник никто не вкушает вина. Немалое время над этим пройдет, Никто не воздаст уж иранцам почет [89] .88
Сасанидский шах, правивший в 420-438 годах, считавшийся воплощением благородного воителя, великого охотника и покровителя музыкантов.
89
Фирдоуси. Шахнаме. М.: Наука, 1989. Т. 6. С. 540-541.
Эта впечатляющая картина политического и морального упадка и утраты старых ценностей аристократии. Смешение классов и народов тоже составляют часть картины гибели традиционных ценностей. В противоположность взглядам христиан, здесь не высказывается мнение, что катастрофическое поражение в войне с мусульманами — божье наказание за грехи. Скорее, катастрофа предопределена судьбой. Мысли эти, конечно, вложены в уста военачальника, знающего, что его ждет поражение и гибель и что порядок, за который он воюет, исчезнет, но трудно поверить, что те же мрачные взгляды на власть мусульман не разделялись многими иранскими аристократами еще столетия после завоевания.
Разумеется, арабы никогда не захватывали Китай, но в кампании, которая вылилась в битву при Таласе между мусульманской и китайской армиями в 751 году, они захватили много китайских военнопленных. Среди них был Ду Хуань. Его увезли в Ирак и отпустили на родину только в 762 году. Его описание мусульман кратко, но чрезвычайно интересно, поскольку показывает мусульманский мир эпохи великих завоеваний глазами представителя совершенно иной культуры:
Столица их называется Куфа. Царя арабов называют «мумен» (имеется в ввиду «эмир аль-муминин», т. е. «повелитель правоверных»). И мужчины и женщины красивы, высоки ростом, одеваются ярко и чисто, манеры их изящны. Когда женщина выходит на люди, она, независимо от высокого или низкого положения, должна прикрывать лицо. Они выполняют молитвенные обряды пять раз в день. Они едят мясо, постятся и смотрят на убийство животных как на похвальное дело. Они носят серебряные пояса и на них— серебряные кинжалы. У них запрещено пить вино и запрещается музыка. Если люди ссорятся между собой, у них не доходит до драки. Есть еще церемониальный зал (мечеть), вмещающая десять тысяч человек. Каждые семь дней царь выходит для совершения религиозной службы: он поднимается на возвышение минбар и проповедует народу закон. Он говорит: «Жизнь человеческая очень трудна, путь добродетели не легок, а прелюбодеяние — дурной поступок. Грабить и воровать, хоть в малом обманывать на словах, спасать себя, подвергая опасности других, обирать бедняков и угнетать низших— нет больших грехов, чем любой из этих. Все погибшие в битве против врагов ислама достигнут рая. Убивайте врагов, и вы достигнете безмерного блаженства».
Вся страна преобразилась. Люди следуют догматам ислама, как река своему руслу: закон поддерживается лишь мягкостью, а смерть наступает лишь от дряхлости. Как в стенах великих городов, так и за оградой селений люди имеют все, что рождает земля. Эта страна — ступица вселенной, здесь мириады благ изобильны и недороги, богатые парчовые ткани, жемчуга и деньги наполняют лавки купцов, а верблюды, лошади, ослы и мулы — улицы и переулки. Они рубят сахарный тростник и строят их него хижины, подобные китайским повозкам. По праздникам знать получает в подарок стеклянные и медные сосуды без счета. Белый рис и белая мука у них не отличаются от китайских. Среди плодов персики и еще тысячелетние финики. Они выращивают огромную репу, круглую и восхитительную на вкус, а прочие овощи у них таковы же, как в других странах. Виноград у них крупный, как куриное яйцо. Выше других ароматных масел ценятся два: одно называется жасмин, а другое мирра. Китайские ремесленники сделали первые ткацкие станки для шелка, и они же первые художники и мастера по золоту и серебру.
Это описание показывает характер мусульманского общества и соответствует картине, которую мы знаем по другим источникам. Картина относится к первым годам халифата Аббасидов, сразу после основания Багдада, который начал строиться в 762-м — в тот год, когда Ду Хуаню позволили вернуться домой. Из арабских источников мы знаем, что халиф Мансур славился красноречивыми проповедями в мечетях. Интересно отметить, что китайский наблюдатель делает упор на осуждение гнета и несправедливости, с одной стороны, и отмечает «джихад» и райское блаженство в награду — с другой. Нам рисуют пуританское общество, где женщины закрывают лица, а вино и музыка, или во всяком случае их публичное употребление, запрещены. В то же время это благополучное общество, и каждый, согласно своему социальному положению, в городе и в селениях, по-лучает свою долю его богатств. Понятно, что многим из народов, завоеванных арабами, хотелось бы принадлежать к этой процветающей общине. Куфа, разумеется, была новым мусульманским городом, и можно ожидать, что в ней нормы ислама соблюдались наиболее строго. В то же время поражает, что автор не упоминает о людях другой веры, которые наверняка еще составляли большинство даже в Ираке, где обращение в ислам шло очень быстро.