Великие Цезари
Шрифт:
Извиняясь перед сенаторами за опоздание, он пошел к своему креслу, за которым зачем-то столпилась дюжина чем-то настороженных сенаторов, но не придал этому особого значения, полагая, что его поджидают с какими-нибудь просьбами или срочными делами.
И напрасно. Заговорщики именно так и спланировали: половина должна была стоять там, где она теперь и стояла – за курульным креслом императора. А вторая дюжина вышла ему навстречу, и Туллий Кимвр, следуя плану, обратился к диктатору с просьбой помиловать его брата. Цезарь слушал и отрицательно качал головой. Так они дошли до кресла, причем все просили за брата Кимвра, и такая солидарность могла бы насторожить Цезаря (обычно каждый подходил
Тогда Туллий Кимвр, как и было условлено, стал стаскивать с Цезаря тогу и пытаться ею связать ему руки. Император вскочил на ноги и отдернул тогу к себе. Кимвр крикнул:
«Что вы медлите, друзья?»
В этот момент диктатор и получил удар кинжалом в затылок (по другим сведениям, в грудь). Это Каска первым нанес рану Цезарю, который закричал:
«Каска, негодяй, что ты делаешь?»
Он сумел перехватить руку Каски с мечом и пронзил ее единственным, бывшим у него оружием – грифелем. Каска, испугавшись, что сообщники могут струсить, крикнул:
«Помоги, брат!»
Брат Каски и нанес Цезарю второй удар кинжалом в грудь (по Аппиану – в бок), и именно эта рана оказалась смертельной. Но император не собирался сдаваться. Раненый, он отбивался, как мог, кричал, как зверь, встречая «направленные ему в лицо и в глаза» кинжалы. Заговорщики должны были нанести ему удар каждый, чтобы это казалось ритуалом, свершаемым республиканцами над тираном и узурпатором.
Цезарь, конечно же, в отчаянии стал звать на помощь. Но никто, кроме двух сенаторов, Кальвизия Сабина и Марция Цензорина, представьте себе, уважаемые читатели, не тронулся с места, чтобы хотя бы словом одернуть убийц или каким-либо действием изменить ситуацию и прекратить эту кровавую сцену. А ведь среди членов сената были его верные в прошлом центурионы. Все с ужасом наблюдали, как кучка одетых в тоги людей в ярости, словно затравленного вепря, убивает первого человека в государстве. Единственный, кто, вне сомнения, попытался бы реально помочь Цезарю, это Антоний, отличавшийся большой физической силой. Но заговорщики учли и это: его намеренно задерживал разговорами перед входом в курию Децим Брут (по Аппиану – Гай Требоний).
Надо сказать, что тога, одежда парадная, представительская, мало приспособлена для активного физического действия. Она мешала Цезарю уворачиваться от ударов и тем самым хоть как-то защититься, да и заговорщики путались в этой одежде, когда тесным кольцом обступили императора, и не могли как следует размахнуться и нанести сильный удар. Неудивительно, что из двадцати трех ран, нанесенных тирану, лишь одна оказалась смертельной. В этой страшной суматохе заговорщики почти вслепую наносили удары, при этом умудрились поранить и друг друга.
Брут нанес ему удар в пах. И это родному отцу! После этого Цезарь с возгласом «И ты, дитя мое!» упал и прикрылся тогой, при этом, как пишет Светоний, «левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойнее упасть укрытым до пят».
Стоя рядом с поверженным тираном, Брут воскликнул:
– Цицерон! Да здравствует республика!
Тем самым он как бы приветствовал великого республиканца и поздравлял с победой. Действительно, Цицерон был искренне воодушевлен этим поступком заговорщиков, в чем позже и признавался.
Брут попытался обратиться с речью к сенату, но его никто не стал слушать. Все разбежались из курии в разные стороны, сея смятение и ужас, которые моментально охватили весь Город.
Тело Цезаря осталось лежать возле
Лишь трое рабов наблюдали, как дергалось в предсмертных судорогах и конвульсиях тело великого полководца в луже крови, а рядом валялись окровавленный грифель и так и не прочтенный свиток Артемидора.
Рабы взвалили тело диктатора на носилки так небрежно, что рука свесилась, но они либо не обратили на это внимания, либо по свойственной всем рабам ненависти к господам не стали утруждать себя и укладывать тело Цезаря более аккуратно.
Так закончились для него мартовские иды.
Глава XIII. Последующие события
Итак, тело Цезаря унесли нерадивые рабы, сенаторы в страхе разбежались, народ встревожился, и Город наполнился волнением и страхом. Весть о смерти диктатора с быстротой молнии распространилась по столице, но, вопреки ожиданиям заговорщиков, не вызвала у людей ликования. Многие уже успели сбегать в опустевшую курию и удостовериться, что бездыханный труп некогда всесильного правителя лежит у забрызганной его же кровью статуи Помпея. Говорили, что Помпей будто восстал из мертвых и явился из Аида, чтобы отомстить своему кровному врагу.
Сами же заговорщики с еще окровавленными мечами шли по улицам и выкрикивали, что с тиранией покончено, да здравствует свобода и тому подобные лозунги. К ним присоединились лишь единицы, которые позже поплатятся за это головой.
А верные цезарианцы Антоний и Лепид, чтобы также не стать жертвами заговорщиков, спрятались в чужих домах. Не лучшее решение в ситуации, когда государству грозит опасность новой непредсказуемой смуты. Не стоит забывать, что высшая власть отныне принадлежала консулу Антонию, и ему следовало, как Помпею в свое время, прибегнуть к жестким мерам по усмирению разгоравшегося мятежа.
День между тем клонился к вечеру, когда заговорщики с еще окровавленными руками пришли на Капитолий. Вскоре туда явился и Цицерон. Он поздравил заговорщиков с победой и сказал, что разделяет их радость, и предложил тут же, на Капитолии, созвать заседание сената. Но большинство склонялось к переговорам с Антонием, ведь он был носителем высшей законной власти, хоть и получил консульские полномочия от убитого тирана. И это вытекало из сложившейся обстановки. Широкой народной поддержки не было, поэтому пришлось нанимать толпу, чтобы она сочувствовала им хотя бы за деньги, а кроме того, в столице было полно ветеранов Цезаря, понаехавших сюда для проводов своего любимого полководца в Парфию. Боялись они и того, что верный цезарианец Лепид введет в город войска.
Посланные к Антонию люди просили не обострять ситуацию, не накалять ее до всплеска очередной гражданской войны и учесть, что заговорщики убили Цезаря не из личной ненависти, а из любви к отечеству. Антоний ответил в том смысле, что он тоже ничего не станет делать из личной ненависти, а все эти вопросы будут обсуждены сообща на завтрашнем заседании сената.
А сам тем временем под покровом ночи отправился в дом Цезаря и уговорил вдову Цезаря Кальпурнию передать ему на хранение, как консулу, все бумаги и записи покойного мужа, а также всю наличность в размере ста миллионов сестерциев. Это была немалая сумма, и предназначалась она вовсе не ему, а Гаю Октавию, но завещание еще не было вскрыто и обнародовано. В государственной казне на то время хранилась также большая сумма в размере семисот миллионов сестерциев, так что на данном этапе Антоний мог диктовать свои условия и фактически становился преемником убитого диктатора.