Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана
Шрифт:
Примирение имело место в апреле 1693 года. Ровно год спустя Данияль умер в Декане от пьянства, и даже при более драматических обстоятельствах, нежели его брат Мурад. Акбар послал в Декан телохранителей, которые должны были следить за тем, чтобы спиртное не попадало к Даниялю, однако собственные слуги царевича проносили к нему в шатер вино то в закупоренных ружейных стволах, то под одеждой, налитое в промытые коровьи кишки. Последней и фатальной дозой оказался самогон «двойной очистки», который некий доброхот пронес в заржавленном ружейном стволе; впрочем, ржавчина всего лишь ускорила неизбежный конец. Но хотя Салим должен был чувствовать себя в безопасности как единственный оставшийся в живых из сыновей императора, его поведение в Аллахабаде говорило о том, что он вновь готовится к мятежу. Во время последующего примирения Акбар на людях приветствовал своего неуправляемого отпрыска вполне сердечно, однако на этот раз был настолько разгневан, что в уединении гарема дал ему затрещину, после чего подверг домашнему аресту во дворце и запретил давать Салиму алкоголь и опиум. Заступничество женщин привело к облегчению условий дней через десять.
Поведение Салима, вероятно, послужило причиной и толчком к созданию новой ситуации, при которой множество людей стали поддерживать в качестве
Менее чем через месяц после этого события, 15 октября 1695 года Акбар скончался. Во время его трехнедельной предсмертной болезни, симптомами которой были понос и кровотечение из кишечника, участники споров о престолонаследии склонились на сторону Салима. Хосрова поддерживали два наиболее влиятельных и знатных человека в империи, соответственно его дядя и тесть: то были Ман Сингх, владетель Амбера, на сестре которого женился Салим, и молочный брат Акбара Азиз Кока. Но на беспрецедентном совещании знати, созванном специально для обсуждения этого вопроса, эти двое убедились, что все остальные с ними не согласны. И Акбар, который лично предпочитал Хосрова, не захотел рисковать гражданской войной в случае, если он выразит такое мнение. Когда Салим навестил отца в день его смерти, его право наследования было официально подтверждено; Акбар жестом предложил Салиму надеть царское облачение и тюрбан, а также опоясаться мечом Хумаюна, висевшим в ногах постели императора.
Несогласия в семье омрачили последние годы жизни Акбара. Его молитвы о сыне были удовлетворены трижды, и сам он добился большего, чем, возможно, мог рассчитывать, только для того, чтобы убедиться, что словно по иронии судьбы ни один из его сыновей неспособен или недостоин унаследовать созданное отцом. Нет сомнения, что отчасти он сам в этом повинен; то, что все сыновья одного отца пристрастились к алкоголю, – это более, чем простое совпадение. Акбар как личность был чрезмерно властным и уверенным в себе, а это трудные черты в отце. Кажется, он лично не слишком нуждался в сыновьях, не считая потребностей династии, а это значит, что они были для него сравнительно не важными в период между двумя чисто династическими моментами – их рождения и его смерти. В конечном итоге в его жизни не хватало сильных семейных привязанностей, которыми отличались другие правители династии Моголов; как Джахангир, так и Шах Джахан всегда зависели от влияния любимой жены и оказывали сильное предпочтение одним детям перед другими; в правление Акбара такие предпочтения пусть и существовали, однако лишь его мать глубоко предавалась своим чувствам. Близкая дружба Акбара отдана была его придворным, таким, как Абу-ль-Фазл или Бирбал. Особые черты личности императора в сочетании с его преданным и, еще более того, щедрым окружением могли стать причиной того, что царевичи приучились потакать своим слабостям. А неуязвимость Акбара, неверие царевичей в свои способности сбросить его с трона, вероятно, привели к легкомысленной растрате жизненной энергии, которую царевичи более поздних поколений обратили на мятежи и заговоры.
Следует добавить, что Акбар делал все, что представлял необходимым, чтобы воспитать своих сыновей хорошими правителями. Он намеренно поручал им уже в раннем возрасте руководить делами как военного, так и административного порядка, и Абу-ль-Фазл приводит замечательное письмо, посланное Акбаром Мураду, которого он в возрасте двадцати одного года назначил правителем Мальвы. В письме император излагает свой взгляд на ответственность правителя. Вот отрывок из этого письма, включающий в себя самую суть его теории: «Не позволяй различиям в вере вторгаться в политику, не будь пристрастным, налагая наказания. Советуйся наедине с людьми, которые знают свое дело. Если тебе приносят извинения, принимай их». Следуя этой теории, употребляя силу для поддержания мира, предпочитая превращать бывших противников в сильных союзников, а не в слабых врагов, выбирая доверенных чиновников из числа тех, кто умел создавать и проводить в жизнь свои планы, Акбар, располагая плацдармом на северо-западе, сумел в течение полувека взять под контроль весь Хиндустан. Причем контроль нового и устойчивого порядка. Абу-ль-Фазл, перечисляя благодеяния Акбара, выше всего ставит «процветание века и безопасность времени». Неудивительно, что оба эти человека понимали, какую опасность для этих благ заключает в себе слабый характер Салима. Чего Акбар не мог знать и чему Абу-ль-Фазл, несомненно, отказался бы поверить, так это тому, что царевич, став Джахангиром, отнюдь не погубит империю.
Джахангир
После недели траура по отцу Салим 24 октября 1605 года воссел на трон в Агре и объявил, что как император принимает имя Джахангир – «повелитель мира», – дабы избежать путаницы между собой и правящим султаном Турции Селимом П.
Историки школьно-догматического толка имеют тенденцию отзываться о нем пренебрежительно, называя его беспутным гулякой, человеком безвольным и большим любителем женщин, но на самом деле это одна из наиболее привлекательных личностей среди Великих Моголов – и наиболее талантливых. И безусловно, ни один из членов этой династии не кажется столь живым современному ученому. На это есть две особые причины, и обе они напрямую связаны с талантами и деятельностью самого Джахангира. Во-первых, он оставил дневник, настолько же непосредственный и живой, как автобиография его великого прадеда Бабура, а во-вторых, это под его прямым руководством придворные художники достигли несравненных
Большая несправедливость истории, что воспоминания Бабура так прославлены, а записки Джахангира почти неизвестны. Бабур, правда, писал в ту пору, когда хроники вообще были редкостью, и книга его представляет собой уникальный источник многих дат и событий, но по другому счету дневник Джахангира по меньшей мере равен ей. Автобиография Бабура создавалась по его собственным запискам, но спустя определенное время после описываемых событий, а Джахангир – со значительным выигрышем в непосредственности – день за днем излагал свои размышления о природе, науке и искусстве. Он слагал строго эстетический отклик на жизнь со страстным желанием разъять, проанализировать и воспроизвести то, что он видел. Это сочетание пробуждает теплое отношение к автору и, читая дневник Джахангира, поневоле проникаешься сочувствием к его надеждам и переживаниям.
Мне думается, даже один пример даст возможность понять обаяние этого дневника: это история с продолжением, составленная из отрывков, взятых с разных страниц за несколько месяцев. Пара журавлей, пойманных, когда им было всего по месяцу, пять лет путешествовала вместе с Джахангиром, занимая небольшой вольер, который всегда ставили рядом с шатром Джахангира; однажды евнух, который ухаживал за птицами – Джахангир дал им имена Лейла и Меджнун, [39] – сообщил, что птицы спарились в его присутствии. Джахангир, убежденный, что такое еще никогда не наблюдали вблизи и не записывали, дал приказ немедля известить его, едва будут замечены малейшие признаки любовных игр у журавлей. В результате однажды на утренней заре ему пришлось бежать к вольеру, после чего он написал в дневнике: «Самка присела, слегка вытянув вперед ноги, тогда самец сначала поднял одну ногу с земли и положил ее самке на спину, а потом и вторую; устроившись у самки на спине, он спарился с ней. Затем он сошел на землю, вытянул шею, низко опустил клюв и в такой позе обошел самку по кругу». Император добавляет – и это свидетельство непосредственности его записей, что, быть может, у журавлей «появится яйцо и выведется птенец». Немного погодя птицы построили гнездо, и журавлиха снесла два яйца. Джахангир записал, как птицы по очереди, регулярно сменяя друг друга, высиживали птенцов, причем напоминали один другому о необходимости смены постукиванием острого клюва по спине, хотя позже император вынужден был изменить свое утверждение насчет срока дежурства, потому что птицы вдруг увеличили его, и каждая сидела на гнезде гораздо дольше, – видимо, из-за холодной и дождливой погоды, решил Джахангир, они установили новый распорядок, чтобы уменьшить проникновение в гнездо сырого воздуха. К великой радости императора, оба птенца благополучно вывелись, один на тридцать пятый, а второй на тридцать седьмой день, каждый птенец был ростом с птенца павлина месячного возраста. Мать кормила их цикадами или кузнечиками. Птенцы росли благополучно (правда, Джахангир велел отсадить взрослого самца, который начал поднимать малышей, хватая клювом за ноги), и вскоре крики журавлиного семейства стали приманивать диких журавлей; одного из них удалось поймать, и Джахангир сам надел ему на ногу кольцо, прежде чем отпустить на волю.
39
Лейла и Меджнун – герои арабской легенды, а позже и множества поэм в литературах Востока; полюбив друг друга еще детьми, они не смогли соединить свои судьбы и погибли.
Такого рода описания событий примечательны для дневника, особенно в последовательном изложении, но, тем не менее, каждая страница являет нам примеры подобных интересов и опытов. Из земли выкопан еще горячий метеорит, и у Джахангира появляются мечи с добавлением метеоритного железа; производятся иссечения дыхательного горла птиц, чрева змеи, проглотившей зайца, внутренностей убитого льва – с целью найти чисто физическое объяснение его необычайной смелости; особенно большие предметы – например, огромный персик, преподнесенный Джахангиру, или баньяновое дерево – измеряют и записывают результаты. В дневнике есть рассуждения о сиамских близнецах, о животных-альбиносах, о происхождении географических названий, о сроке беременности у слоних; прослышав, что битум способствует сращению сломанных костей, император сломал ногу цыпленку, но обнаружил, что заживление перелома не ускорилось, хотя, как добавляет он, вероятно, битум был несвежий. Долгая история о философском камне [40] приводит Джахангира к инстинктивному умозаключению: «Мой разум не приемлет этот рассказ. Я считаю, что все это лишь заблуждение». Когда это возможно, Джахангир проверяет свои суждения на практике: к примеру, он не доверяет распространенному мнению, что бараны бодают друг друга по причине зуда, вызываемого червем у них в рогах; однако, как выясняет император, «точно такие черви заводятся и в рогах у овец, но поскольку овцы не бодаются, подобное утверждение неверно». Для него типичен рационалистический скептицизм, и потому, когда он посещает гробницу, в которой, по слухам, происходят чудеса, первый вопрос, обращенный к служителю, звучит так: «А каково истинное положение дел?»
40
Философский камень – предмет долгих поисков средневековых алхимиков, убежденных, что это вещество способно любой металл превратить в золото и исцелить любую болезнь.
В дополнение к записи собственных впечатлений Джахангир пользовался помощью своих художников, некоторые из них сопровождали его повсюду. Когда он сам сделал прекрасное словесное описание индюка, которого ему подарили (о сережках под клювом «можно было бы сказать, что индюк украсил себя красными кораллами»), то велел художникам нарисовать птицу, пояснив при этом: «Хотя царь Бабур и описывал в своих воспоминаниях некоторых животных, он никогда не приказывал художникам изображать их. Если животные казались мне очень необычными, я и описывал их, и приказывал художникам их рисовать в «Джахангирнаме» [то есть в дневнике императора. – Б. Г.], дабы удивление от прочитанного о них возросло». По той же причине, увидев тяжко больного старика Инаят-хана, который выглядел ужасающим образом, Джахангир велел уложить его перед художниками с тем, чтобы этот смерти подобный облик был запечатлен. Больной и вправду скончался на следующий день.