Великие российские историки о Смутном времени
Шрифт:
Тушинское лжеправительство встревожилось, когда получило известие о событиях в Новгороде. Решено было отправить туда сильный отряд под начальством полковника Кернозицкого, с целью завладеть этим важным городом. Кернозицкий по дороге захватил Тверь и Торжок. Скопин с своей стороны вознамерился выслать отряд к Бронникам навстречу неприятелю, Татищев сам вызвался его вести. Но он был нелюбим новогородцами по той же причине, как и другие московские воеводы, т. е. за притеснения и вымогательства. Некоторые граждане донесли Скопину, что Татищев недаром вызывается идти на Кернозицкого, что он задумал соединиться с ним и стать на сторону Лжедимитрия. Скопин не хотел взять на себя решение по такому важному обвинению; он собрал ратных людей и, в присутствии Татищева, объявил им о доносе. Тут недоброжелатели сего последнего подстрекнули толпу, и она, бросившись на воеводу, тотчас его умертвила, без всякого исследования дела. Таким образом вопрос о доносе остался неразъясненным, и юный вождь мог упрекнуть себя в неосмотрительном поступке. Он велел с честию похоронить воеводу в Антониеве монастыре, а имущество его продать с публичного торгу. Так жалко погиб один из наиболее видных деятелей первой половины Смутного времени. Устрашенные его участью и своеволием толпы, некоторые дворяне и дети боярские уехали из Новгорода и передались Самозванцу. Высылка отряда расстроилась; Кернозицкий беспрепятственно подошел к Новгороду и стал в Хутынском монастыре. Но в это время на помощь новогородцам шли крестьяне из волостей. В Тихвине они собрались под начальством Горихвостова; из заонежских погостов их вел Розанов. Тихвинцы дошли до Грузина; тут несколько ополченцев попали в плен к полякам и на их расспросы сказали,
В северных областях Московского государства в то время кипела деятельная борьба между двумя сторонами: царя Василия и Тушинского царика. Одни города продолжали держаться Шуйского, а другие добровольно или насильно приставали к Самозванцу. Вместе с городом обыкновенно переходил к нему и уезд, т. е. сельское население следовало за городским. Покорением северного Поволжья распоряжался не Рожинский, занятый московскою осадою, а другой тушинский гетман, более деятельный и предприимчивый Сапега, стоявший под Троицею, следовательно, ближе к Поволжью. Он посылал туда отряды, составленные обыкновенно из небольшого числа поляков и гораздо большего количества казаков и русских изменников. Между ближайшими к нему городами прежде других сдался Суздаль. Здесь даже сам архиепископ Галактион подал гражданам пример измены — пример тогда довольно частый среди игумнов и священников, но очень редкий среди высшего русского духовенства. Потом сдался Владимир-Залесский, воевода которого Иван Годунов изменил Шуйскому и также присягнул Самозванцу. Точно так же без сопротивления сдался отряду поляков и казаков Переяславль-Залесский. Мало того, переяславцы соединились с сим отрядом и вместе пошли на Ростов. Не имея надежных укреплений, ростовцы лучшие люди решили бежать в Ярославль и приглашали к тому же своего митрополита Филарета (Федора Никитича Романова). Но сей последний увещевал их остаться и мужественно стоять за свою веру и за своего государя, объявив им, что он не покинет храма Пречистой Богородицы и Ростовских чудотворцев. Многие не послушали его и ушли в Ярославль. Тогда Филарет созвал оставшихся граждан в соборный храм, облекся в святительские одежды и велел священникам причастить народ, а двери храма запереть ввиду приближавшихся врагов. Филарет, стоя у дверей, начал увещевать переяславцев, чтобы они отстали от ляхов и обратились к своему законному государю. Но враги выломали двери и стали избивать народ. С митрополита сорвали облачение, одели его в худое платье, покрыли его голову татарской шапкой и отдали под стражу. Собор разграбили; причем серебряную раку св. Леонтия ляхи разрубили на части и разделили между собою по жребию. Золотая риза с его образа досталась потом Сапеге, который передал ее Марине. Согласно с помянутым выше русским летописцем, свои воры, т. е. переяславцы, свирепствовали при избиении народа и разорении города Ростова более ляхов. Ростовцев погибло тогда до 2000 человек. Когда митрополита Филарета привезли в тушинские таборы, Самозванец принял его ласково как своего мнимого родственника и возвел в патриаршее достоинство, чтобы иметь собственного патриарха и противопоставить его Гермогену. Из Тушина потом рассылались грамоты от имени «нареченного» патриарха Филарета, которого держали, однако, под крепкою стражею. В своем трудном положении сей муж, по словам русского летописца, «будучи разумен, не преклонялся ни на десно, ни на шуее; но пребыл тверд в правой вере». По известию же иностранца-современника, он не противился оказанным ему почестям, даже вынул из своего жезла драгоценный яхонт и подарил его Лжедимитрию.
Участь Ростова устрашила другие поволжские города. Так, хорошо укрепленный, многолюдный и богатый Ярославль сдался добровольно тушинскому отряду. Жители его как русские, так английские и немецкие гости, с воеводою князем Барятинским во главе, присягнули Лжедимитрию, выговорив себе условие, что поляки не тронут их имущества, ни жен и дочерей; собрали 30 000 рублей для отсылки в Тушино, обязались снарядить туда же тысячу всадников и доставить известное количество съестных припасов. Поляки, однако, не соблюдали договора и, во-шедши в город, принялись грабить и обижать граждан. Затем Шуя, Кинешма, Кострома, Галич, Вологда, Муром, Молога, Углич, Кашин, Белозерск и некоторые другие города большею частию сдались добровольно по одним увещательным грамотам, а частию были покорены силою и подверглись разорению; причем особенно успешно действовал с своими шайками полковник Лисовский. Воеводы в эти покоренные города обыкновенно назначались Са-пегою. Между прочим, он назначил двоих Плещеевых: Федора в Суздаль, а Матвея в Ростов. При сдаче сих городов освобождались заключенные там пленные поляки и русские изменники. В это же время из Каменной Пустыни выпущен был известный князь Григорий Шаховской, который и поспешил вновь поступить на службу к Самозванцу. На сторону второго Лжедимитрия передались и некоторые поволжские инородцы, именно Мордва и Горная Черемиса, а также хан касимовский Ураз-Магомет. Немало воевод и дворян явилось тогда во главе измены и перешло на сторону Самозванца; после чего они унижались перед ним и его гетманами, особенно перед Сапегою, которого просили ходатайствовать о пожаловании их вотчинами и поместьями, и просьбы их иногда исполнялись. Тушинский царик до того вошел в свою роль, что начал раздавать города и волости в кормление литовским панам и казацким атаманам; например, он дал Заруцкому Тотьму и Чаронду. Только немногие города остались верны своей присяге и отстояли себя силою оружия. Так тушинцы двукратно пытались овладеть городом Коломною, весьма важным по своему положению и значению. Но вовремя извещенный царь Василий посылал туда помощь, которая успешно отбивала врагов. При втором их нападении сюда послан был прославившийся впоследствии князь Димитрий Михайлович Пожарский, который нанес поражение тушинцам за 30 верст от Коломны у селя Высоцкого.
Любопытно при сем наблюдать поведение заволжских городов, наиболее отдаленных, куда, однако, достигали увещательные грамоты Лжедимитрия о покорности. Например, Устюг Великий и Сольвычегодск пересылались между собою и советовались, как им поступить в том или другом случае. Устюжане советовали не торопиться изъявлением покорности Тушинскому царику, а, благодаря своей отдаленности, подождать, чья сторона возьмет; если же, чего не дай Боже, одолеет Тушинский, тогда можно будет послать к нему с повинною. Вычегодцы, имея семью Строгановых во главе, последовали сему совету. Таким образом наряду с двумя боровшимися сторонами явилась еще третья, нейтральная, явно сочувственная более царю Василию, но робевшая перед разбойничьим характером стороны Лжедимитрия. Хотя большинство городов и покорилось сему последнему, однако власть его над ними лишена была прочности и готова была рушиться при всяком удобном случае; ибо скоро делалась тягостною и ненавистною. Причина тому заключалась в бесконечных поборах, в наглом поведении и грабительстве как литовских людей, так и русских воров. Между тем как царское правительство, отрезанное от северных областей таборами Тушинским и Троицким, могло посылать туда только увещательные грамоты, напоминать о верности православию и законному государю, просить о присылке ратных людей на помощь, из Тушина во все подчиненные места приезжали толпы разного рода сборщиков, которые привозили похвальные грамоты покорившимся с обещанием разных милостей и льгот, но в то же время угнетали население тяжелыми поборами денег и всяких припасов на содержание лжецаря и его войска. При этом случалось иногда, что сборщики, отправленные из Тушина, в каком-нибудь месте сталкивались со сборщиками, посланными из-под Троицы от Сапеги, и между ними происходили споры.
Итак к зиме 1609 года за Василием Шуйским оставались еще наиболее значительные города Московского государства, каковы столица, Коломна, Переяславль-Рязанский, Казань, Нижний, Смоленск. Кроме сих городов, чрезвычайно важным опорным пунктом законного правительства явилась знаменитая Троицкая Лавра: обложенная врагами, она представляла тогда отрадный оазис посреди областей, охваченных изменою и мятежом.
ТРОИЦКАЯ ОСАДА И СКОПИН-ШУЙСКИЙ
Сапега подошел к Троицкой Лавре 23 сентября 1609 года. Все его сбродное войско, состоявшее из поляков, казаков и русских изменников, простиралось до 30 000 человек. С Сапегою пришли князь Константин Вишневецкий, братья Тышкевичи, пан Казановский и др. Из отдельных начальников этого скопища наиболее выдающимся явился Александр Лисовский, которого полк составлен был преимущественно из казаков. Неприятель возвестил свое пришествие несколькими пушечными выстрелами; а затем при звуках музыки обошел кругом монастыря, обозревая окрестности и отыскивая удобные места для лагерей. Сапега с главными силами расположился на западной стороне, по Дмитровской дороге; а Лисовский с своим полком стал на юго-восточной, у Терентьевской рощи, между дорогами Московскою и Александровскою. Другие дороги, например, Переяславская и Углицкая, были преграждены особыми сторожевыми отрядами. Вожди немедля принялись укреплять оба лагеря острогом, т. е. рвом и валом с бревенчатым частоколом и пушками; а в остроге ставили теплые избы, ввиду приближавшегося осеннего и зимнего времени.
Лавра, расположенная в холмистой овражистой местности на берегах речки Кончуры, окружена довольно массивною каменною стеною, имеющею вид неправильного четырехугольника, длиною немного более версты. Высота стены, вместе с зубцами, простирается до четырех сажен, а толщина ее три сажени. В стене устроены каморы и бойницы или амбразуры для выстрелов в два, местами в три яруса. По углам и по бокам возвышалось до 12 башен, одни глухие, другие с воротами (Конюшенная, Красная, Водяная и пр.). С юга и запада к стенам примыкали пруды, которые затрудняли подступы с этой стороны. Монастырские слободы и предместья при появлении неприятеля, по обычаю, были выжжены; вне стены сохранили только дворы Пивной и Конюшенный, укрепленные тыном и опиравшиеся на речку Кончуру. Благодаря своим обширным земельным имуществам и многим селам, монастырь имел возможность заблаговременно приготовить большие склады хлеба и всяких запасов. Но расходовать их приходилось с великою бережливостью вследствие скопившегося населения. Крестьяне выжженных слобод и других окрестных селений вместе с женами и детьми искали спасения в стенах монастыря; отчего произошла здесь великая теснота. Многие крестьяне привезли свои хлебные запасы и пригнали скот, который еще более увеличивал сию тесноту. Но собственно ратных людей было немного: несколько десятков дворян и детей боярских и несколько сотен стрельцов и казаков составляли привычное к оружию ядро гарнизона; а затем вооружены были монастырские слуги и крестьяне, способные к бою. Все монахи, нестарые и неувечные, также взялись за оружие; между ними было немало людей, прежде служивших в войске и, следовательно, опытных в военном деле (подобно Пересвету и Ослябе, монахам-витязям времен св. основателя Лавры). Таким образом все число монастырских ратников приблизительно простиралось до 3000 человек. Их разделили на две части: одна назначена для постоянной охраны стен и башен; а другая должна была производить вылазки и в случае нужды заменять убыль или подкреплять первую. Дворяне и опытные в военном деле иноки поставлены сотенными начальниками или головами над вооруженными слугами и крестьянами. Женщины исполняли разные работы, а в минуты крайней опасности помогали оборонять стены. Последние были снабжены пушками и пищалями, расставленными преимущественно в нижних или подошвенных бойницах. Порох, свинец и разное оружие тоже были припасены в значительном количестве.
Гарнизоном начальствовали, по обычаю, двое воевод: первым или главным был князь Григорий Борисович Долгоруков, еще недавно в качестве путивльского воеводы усердно служивший первому Лжедимитрию, которого, по-видимому, он считал истинным царевичем; а вторым или его товарищем был дворянин Алексей Иванович Голохвастов. Воеводы эти не отличались ни взаимным расположением, ни надежною преданностию царю Василию. Но святое место одушевляло защитников общим религиозным рвением. Архимандрит Иосаф своими увещаниями сумел еще усилить это рвение; в начале осады он привел к присяге всех ратных людей, начиная с воевод, и при гробе угодника Сергия заставил их целовать крест на том, что крепко, «без измены», до последней капли крови стоять против врагов отечества и православной веры.
Любопытно, что в стенах Лавры мы встречаем также инокинь, в числе которых находились и две представительницы прежних царских семей, а именно: старицу Марфу, бывшую титулярную ливонскую королеву Марью Владимировну, двоюродную племянницу Грозного, и Ольгу (Ксению) Борисовну Годунову. Эти знатные монахини занимали в монастыре особые помещения, окружены были прислужницами и пользовались более обильным содержанием из царских житниц и погребов.
Обложив монастырь, Сапега сначала пытался подействовать на его защитников двумя грамотами: одна убеждала воевод и служилых людей, а другая архимандрита с братией покориться их «прирожденному» государю Димитрию Ивановичу; его именем обещали всякие милости, грозя в противном случае взять замок силою и предать смерти всех непокорных. Грамоты привез в монастырь боярский сын Безсон Рутотин. Воеводы и дворяне учинили совет с архимандритом и братией; после чего написали общий ответ, заключавший в себе презрительный отказ покориться «ложному царю и латыне иноверным».
Сапега начал осадные работы. Приготовили туры на колесах, т. е. подвижные башенки, прикатили их на заранее намеченные пункты, вооружили мортирами и пушками, окопали рвами и окружили валом. Таким образом устроено было девять батарей. 3 октября из них открыли огонь, стали метать бомбы и каменные ядра. Несмотря на продолжительную и частую пальбу, орудия неприятельские, вследствие их малого калибра, причиняли немного вреда монастырским укреплениям. Снаряды большею частию не долетали до стен, и падали в пруды, ямы и другие пустые места; а которые попадали в стены, производили лишь незначительное сотрясение и осыпание, хотя неприятели старались метить в одни и те же пункты, чтобы учинить проломы. Пальба продолжалась около десяти дней. Сапега надеялся, что она достаточно подготовила решительный удар. 13 октября он устроил в своих таборах большое пиршество, сопровождавшееся скачками и потешною стрельбою; а ночью повел свое полупьяное полчище на приступ. Со всех сторон его ратники устремились к монастырским стенам с лестницами, катя перед собою тарасы или деревянные щиты на колесах. Но осажденные не дремали; стоя у бойниц в нижних каморах или за зубцами стены, они встретили нападающих дружною стрельбою из пушек и пищалей и побили их значительное количество. Неприятель смутился и побежал назад, побросав лестницы и тарасы. Поутру гарнизон забрал их и разрубил на дрова. Спустя несколько времени Сапежинцы сделали новую попытку ночного приступа; причем предварительно, посредством хвороста и соломы, зажгли Пивной двор с его деревянным острогом. Но этот пожар, вместо помощи, оказал им вред. Пламя осветило окрестность, а вместе с нею и ряды нападающих. Осажденные открыли по ним сильный огонь из наряду, а с башен бросали на них начиненные порохом кувшины («козы со огнем спущающе», — говорит летописец осады); пожар Пивного двора успели погасить. Сапежинцы опять со стыдом отступили.
Эти отбитые приступы весьма ободрили осажденных. Архимандрит с братией совершил крестный ход по стенам и творил благодарственные молебны. Но вдруг радость и надежда сменились унынием. Воеводы сделали удачную вылазку в Мишутинский овраг, где стояли заставою роты Брушевского и Сумы с товарищами; разбили их и взяли в плен самого ротмистра Брушевского. Его подвергли пытке, чтобы узнать о действиях и намерениях неприятеля. Ротмистр с пытки показал следующее: во-первых, Сапега хвалится взять монастырь во что бы ни стало и разорить его до основания, хотя бы для сего пришлось стоять под ним год и два, и три; а во-вторых, ведутся подкопы под городовую стену и некоторые башни, но где именно, того он не знает. Известие о подкопе смутило и самых храбрых, а другие с ужасом представляли себе момент, когда они взлетят на воздух. Воеводы приказали вне стен копать глубокий ров, а внутри рыть колодцы или так наз. «слухи», чтобы найти и перенять подкоп. Работы велись под руководством искусного в сем деле троицкого служки Власа Корсакова. Но долго они оставались безуспешными. На вылазках осажденные брали в плен литовских людей и расспрашивали под пытками; но никто из них не указал место подкопов. Многие стали готовиться к смерти и спешили причаститься. Иноки старались ободрить унывших людей надеждою на Божью помощь и на заступничество местных угодников св. Сергия и св. Никона; появились обычные рассказы о видениях и чудесах; сам архимандрит возвестил, что ему во время дремоты явился св. Сергий, приказал молиться и обещал спасение. Действительно, вскоре после того на вылазке взяли одного раненого дедиловского казака. Под пыткою он сказал, что знает, где ведутся подкопы; воеводы повели его по городской стене, и он указал место; после чего умер, успев покаяться и причаститься св. Тайн. Против указанного места тотчас стали возводить внутренний острог, т. е. деревянную стену со рвом, валом и с пушками, чтобы приготовить новое укрепление, когда часть стены с прилегающими башнями будет взорвана. Из неприятельских таборов перебежал в монастырь казак Ивашка Рязанец и подтвердил предыдущие известия о подкопах.