Великий Гусляр
Шрифт:
— Я по городу бегал, рыбку просил, — продолжал страшный Эрик, жестикулируя двадцатью руками, из которых одна была слева, а остальные справа. — Я отдохнуть прилег, а проснулся — и вот что со мной случилось!
— Ой, — сказала Зиночка. — Я во всем виновата. Что я наделала. Но я хотела как лучше, я загадала, чтобы у Эрика новая рука была, чтобы новая нога стала и лицо вылечилось. Я думала как лучше — ведь у меня желание оставалось.
— Я виноват, — добавил Ложкин. — Я подумал — зря человека обижаем. Я ему тоже руку пожелал.
— И я, — произнес Грубин.
— И
И всего в этом созналось восемнадцать человек. Кто-то нервно хихикнул в наступившей тишине. И Савич спросил свою рыбку:
— Вы нам помочь не можете?
— Нет, к сожалению, — ответила рыбка. — Все желания исчерпаны. Придется его в Москву везти, отрезать лишние конечности.
— Да, история, — сказал Грубин. — В общем, если нужно, то берите обратно моего чертова попугая.
— Дуррак, — сказал попугай.
— Не поможет, — ответила рыбка. — Обратной силы желания не имеют.
И тут на сцене появились юннаты из первой средней школы.
— Кому нужно лишнее желание? — спросил один из них. — Мы два использовали, а на одном не сговорились.
Тут дети увидели Эрика и испугались.
— Не бойтесь, дети, — успокоила их золотая рыбка. — Если вы не возражаете, мы приведем в человеческий вид пожарника Эрика.
— Мы не возражаем, — сказали юннаты.
— А вы, жители города?
— Нет, — ответили люди рыбкам.
В тот же момент произошло помутнение воздуха, и Эрик вернулся в свое естественное, здоровое состояние. И оказался, кстати, вполне красивым и привлекательным парнем.
— Оп-ля! — воскликнули рыбки хором, выпрыгнули из банок, аквариумов и прочей посуды и золотыми молниями исчезли в реке.
Они очень спешили в Саргассово море метать икру.
Любимый ученик факира
События, впоследствии смутившие мирную жизнь города Великий Гусляр, начались, как и положено, буднично.
Автобус, шедший в Великий Гусляр от станции Лысый Бор, находился в пути уже полтора часа. Он миновал богатое рыбой озеро Копенгаген, проехал дом отдыха лесных работников, пронесся мимо небольшого потухшего вулкана. Вот-вот должен был открыться за поворотом характерный силуэт старинного города, как автобус затормозил, съехал к обочине и замер, чуть накренившись, под сенью могучих сосен и елей. В автобусе люди просыпались, тревожились, будили утреннюю прохладу удивленными голосами.
— Что случилось? — спрашивали они друг у друга и у шофера. — Почему встали? Может, поломка? Неужели авария?
Дремавший у окна молодой человек приятной наружности с небольшими черными усиками над полной верхней губой также раскрыл глаза и несколько удивился, увидев, что еловая лапа залезла в открытое окно автобуса и практически уперлась ему в лицо.
— Вылезай! — донесся до молодого человека скучный голос водителя. — Загорать будем. Говорил же я им: куда мне на линию без домкрата? Обязательно прокол будет. А мне механик свое: не будет сегодня прокола, а у домкрата все равно резьба сошла!..
Молодой человек представил себе домкрат с намертво стертой резьбой и поморщился: у него было сильно развито воображение. Он поднялся и вышел из автобуса.
Шофер, окруженный пассажирами, стоял на земле и рассматривал заднее колесо, словно картину Рембрандта.
Мирно шумел лес. Покачивали гордыми вершинами деревья. Дорога была пустынна. Лето уже вступило в свои права. В кювете цвели одуванчики, и кареглазая девушка в костюме джерси и голубом платочке, присев на пенечек, уже плела венок из желтых цветов.
— Или ждать, или в город идти, — сказал шофер.
— Может, мимо кто проедет? — выразил надежду невысокий плотный белобрысый мужчина с редкими блестящими волосами, еле закрывающими лысину. — Если проедет, мы из города помощь пришлем.
Говорил он авторитетно, но с некоторой поспешностью в голосе, что свидетельствовало о мягкости и суетливости характера. Его лицо показалось молодому человеку знакомым, да и сам мужчина, закончив беседу с шофером, обернулся к нему и спросил прямо:
— Вот я к вам присматриваюсь с самой станции, а не могу определить. Вы в Гусляр едете?
— Разумеется, — ответил молодой человек. — А разве эта дорога еще куда-нибудь ведет?
— Нет, далее она не ведет, если не считать проселочных путей к соседним деревням, — ответил плотный блондин.
— Значит, я еду в Гусляр, — сказал молодой человек, большой сторонник формальной логики в речи и поступках.
— И надолго?
— В отпуск, — сказал молодой человек. — Мне ваше лицо также знакомо.
— А на какой улице в Великом Гусляре вы собираетесь остановиться?
— На своей, — сказал молодой человек, показав в улыбке ровные белые зубы, которые особенно ярко выделялись на смуглом, загорелом и несколько изможденном лице.
— А точнее?
— На Пушкинской.
— Вот видите, — обрадовался плотный мужчина и наклонил голову так, что луч солнца отразился от его лысинки, попал в глаз девушке, создававшей венок из одуванчиков, и девушка зажмурилась. — А я что говорил?
Он радовался, как следователь, получивший при допросе упрямого свидетеля очень важные показания.
— А в каком доме вы остановитесь?
— В нашем, — сказал молодой человек, отходя к группе людей, изучавших сплюснутую шину.
— В шестнадцатом?
— В шестнадцатом.
— Я так и думал. Вы будете Георгий Боровков, Ложкин по матери.
— Он самый, — ответил молодой человек.
— А я — Корнелий Удалов, — сказал плотный блондин. — Помните ли вы меня — я вас в детстве качал на колене?
— Помню, — сказал молодой человек. — Ясно помню. И я у вас с колена упал. Вот шрам на переносице.
— Ох! — безмерно обрадовался Корнелий Удалов. — Какая встреча. И неужели ты, сорванец, все эти годы о том падении помнил?
— Еще бы, — сказал Георгий Боровков. — Меня из-за этого почти незаметного шрама не хотели брать в лесную академию раджа-йога гуру Кумарасвами, ибо это есть физический недостаток, свидетельствующий о некотором неблагожелательстве богов по отношению к моему сосуду скорби.