Великий лес (журнальный вариант)
Шрифт:
Наступила ночь, вместе с ней из лесу выполз непроницаемый мрак. И казалось, что лес уже вступил во владение домом, садом и даже озером. Ветер заревел в ветвях невидимых в темноте деревьев, она перепугалась еще больше и побежала в кухню, где зажгла свет. Села за стол и все ждала Марына. Она не могла сосредоточиться ни на чем, не могла прийти ни к какому решению. Попросту неподвижно сидела за столом и боялась посмотреть в темноту за окном.
Очнулась она после полуночи. Марына еще не было. И снова вернулся страх – на этот раз и за него. Это ведь опасно – ловить браконьеров. «Его тоже убили», – пришло ей в голову. И тут же Вероника испугалась еще больше – что она подумала «тоже», а это значило, что Хорст умер. А ведь тем временем он наверняка все еще живой лежит в гробу. Она должна пойти к нему, чтобы убедиться в
...Ей снилось, что Марын лежит мертвый и нагой, а она прикасается к кровавой ране на его груди и чувствует внизу живота болезненный жар, как тогда, когда впервые в нее вошел Будрыс. Во сне она сопротивлялась Будрысу, у того было окровавленное лицо, она отталкивала его от себя, но была, однако, безвольной и бессильной...
Ее разбудил громкий лай собаки. Наступил день, солнце стояло высоко. Пес увидел кобылу, с которой как раз соскочил Марын, и кобыла подошла близко к сетке.
– Пан Марын! Пан Марын! – выбежала она из кухни. – Хорст умер. Да, умер, потому что в карьере строят лесопилку.
Она не заметила, что мундир, лицо и руки Марына вымазаны в грязи. Она закрыла лицо руками и громко заплакала, сквозь слезы бормоча о лесопилке и смерти Хорста. Она очнулась, когда Марын сильно схватил ее за запястье и стиснул до боли.
– Где он? Где Хорст?
Она отвела его в сарай и широко открыла двери. Солнечный свет упал внутрь, прямо на запавшие щеки лежащего в гробу старика.
– Хорст, проснись, – спокойно сказал Марын. – В старом карьере не будет лесопилки. Я как раз возвращался из леса и задержался с людьми, которые вертелись там с утра. Кто-то мне сказал, что карьер лежит слишком близко от озера и что они будут должны сменить местоположение. Слишком близко к озеру. Лесопилка может стоять как минимум в пятистах метрах от зеркала воды. Так заявил землеустроитель. Лесопилку построят на земле некоего Лукты, возле дома Стемборека.
Хорст открыл глаза. Он медленно сел, потому что у него болела поясница. Вероника обняла старика и хотела помочь ему выйти из гроба. Но, однако, он вылез сам. Он смотрел на Марына так, словно вдруг увидел перед собой живого Господа Бога или дьявола.
– Ты получишь от меня женщину, Марын, – сказал он минуту спустя, с трудом выговаривая каждое слово. – Ты получишь такую женщину, каких любишь. Потому что эта, – он указал на Веронику, – потому что эта тебе не нравится.
Глава восьмая.
Оборотень
Вероника вывела из сарая велосипед и по песчаной дороге вдоль опушки леса добралась до шоссе. Здесь она свернула в сторону лежащей в трех километрах деревеньки, едва бросив взгляд на лесной поселок Модренги, который она миновала, – несколько рядов одинаковых домов из белого кирпича. Перед каждым было небольшое подворье, огороженное сеткой, а также хозяйственные постройки для коровы или свиней. Но мало кто из лесных работников (в основном они жили в этом поселке) держал корову, свинью или даже кур, уток, гусей, хотя каждому полагалось по полтора гектара пахотной земли и пастбище. Они имели право и на аренду государственной земли.
На подворьях роились дети, а перед магазином в поселке всегда стояла длинная очередь женщин. Они покупали все подряд: яйца, молоко, ветчину, мороженую птицу, сыр, не говоря уже о хлебе и булках. Женщины просили заведующую магазином, чтобы она привозила даже морковь и лук. Редко у кого из них был при доме огородик с овощами. Их мужья хорошо зарабатывали в лесу, даже лучше, чем лесничие и лесники, и, хотя без передышки жаловались на тяжкую жизнь, выделенные им поля зарастали сорняками, что сердило крестьян из соседней деревеньки, потому что Семена сорняков ветер переносил на их поля. Хорст Собота, так же, как другие крестьяне, с презрением и недоверием относился к лесным людям, как их называли. Часто они бывали пьяными, грязными, такими же грязными выглядели их дети. Хорст утверждал, что у этих людей лес отобрал душу. Но правда выглядела несколько иначе. Каждый из лесных людей в прошлом искал заработков в каком-нибудь городе, на большом заводе, на крупной стройке, шахте или металлургическом комбинате. Но они не выдерживали темпа работы, жизни в коллективе. По несколько раз они меняли места работы, пока в конце концов не попадали в лес, потому что здесь им предлагали квартиру и работу, которая не требовала строгой пунктуальности. Лесничий или лесник попросту назначал работнику уход за каким-нибудь участком леса, прочистку молодняка, поручал снять кору со стволов, предназначенных на телеграфные столбы. Каждый сам делал то, что ему было велено – никто не был в состоянии проверить, начал ли он работу в означенный час. Только во время вырубок нужно было работать вместе, но тоже небольшими группами. Зарабатывали по-разному, некоторые лишь столько, чтобы получить основную зарплату и полагающуюся тогда прибавку на неработающую жену и кучу детей. Способ оплаты труда не располагал к усилиям, гораздо легче было увеличить доходы на еще одну дополнительную выплату, на очередного ребенка. Этим ограничивались их интересы и амбиции.
В поселке не выписывали ни одной газеты, ни в одном доме не было книг, а среди примитивной утвари выделялся только телевизор. То и дело милицейский «УАЗ» приезжал в поселок, чтобы прекратить очередную драку или семейный скандал, вызванные пьянством и ревностью. Как забавную историю, рассказывали о молодой жене одного лесоруба, которая, как только приехала в поселок, велела мужу засадить поле картофелем, развела и поливала огородик, купила цыплят и утят. А потом кто-то каждую ночь выкапывал у нее картошку, крал морковь и лук из огорода, начали пропадать цыплята и утята. Год спустя она стала такой же, как другие – стала ходить за всем в магазин и часами бессмысленно чесать язык, сплетничать, подглядывать, как ведут себя другие женщины, куда вечерами ходят их мужья.
Минуя лесной поселок, Вероника на миг подумала: «Что болтают женщины из поселка, а также мужчины, о ее бегстве от Кулеши?» Ведь о том, что произошло в тот вечер у Кулеши, не умолчал ни тракторист Будрыс, ни лесник Вздренга – причина бегства была всем известна. Для мужчин Вероника стала обыкновенной шлюхой, которая предпочла старого Хорста, а для женщин – какой-то странной, чтобы не сказать – ненормальной. Другое дело, если бы Кулеша напивался каждую ночь или сразу после свадьбы начал бить жену, хотя и это не могло быть таким важным, если женщина любит мужчину, а мужчина любит женщину. Единственное, о чем они спрашивали – отдавал ли Кулеша Веронике всю зарплату или большую ее часть оставлял для себя и приятелей. Ведь именно это, а не что-то другое считалось у этих женщин самым важным в жизни с мужчиной.
Никогда она не была так близка к пониманию ненависти, которую Хорст питал к лесу и лесным людям. Поэтому все быстрее крутила педали, а ветер раздувал ее тонкую юбку, обнажая яблоки колен и смуглые бедра. Она не чувствовала – как раньше – ни чуточки стыда и не одергивала юбку, когда проезжала мимо какого-нибудь лесоруба с моторной пилой на плече, с топором или тесаком и видела их алчные взгляды, направленные на ее бедра. Омерзительная когда-то для нее мужская похоть теперь пробуждала в ней какую-то мстительную радость. «Пусть их мучит голод желания. Никогда меня больше ни один не получит» – такие слова она, наверное, подобрала бы, если бы хотела выразить свои чувства. Но она не делала этого, потому что одновременно у нее было неприятное ощущение, что она – существо как бы вдвойне покалеченное, что ее бедра никогда уже не раздвинутся ни для одного мужчины. Но раз ее уродство оставалось только ее тайной, разве не могла она мстить тем, кто был причиной этого уродства, дразнить их своим телом и чувствовать мстительную радость?
Она ехала в деревню, чтобы купить гуся для Юзефа Марына, потому что так велел Собота. Веронике казалось, что от любви Хорста к ней уже немного осталось – она в доме никто, обычная служанка. Моментами она думала, что не любит Марына как бы вдвойне – за то, что тот был свидетелем ее позора и не сделал ни одного движения (а ведь это сильный человек, а не какой-нибудь трус), чтобы она этого позора избежала. А кроме того, он украл (она так это определяла) любовь, которой одаривал ее Хорст Собота. Конечно, она провинилась перед Хорстом, но он ее, похоже, понял и должен простить. Этим воспользовался, однако, этот чужой человек и занял ее место. Да, ей было за что не любить Марына и относиться к нему как к врагу.