Великий магистр
Шрифт:
— Ты чего такой холодный весь? — вдруг спросил Вова. — Только что с улицы зашёл? Сегодня вроде не такой уж и мороз.
Однако, наблюдательный он парень. Никита в ответ промолчал. А Вова, заметив меня, сказал чуть смущённо:
— Здрасьте…
— Это Лёля, — представил меня Никита. И после короткой паузы добавил решительно: — Моя… невеста.
Табуретка куда-то провалилась подо мной. Э-э… Кажется, я что-то пропустила? В жизни бывает киномонтаж? А куда делась сцена предложения руки и сердца?
— Вот это новость! — воскликнул Вова. — Поздравляю! —
Это можно было сказать не только о ней: я сидела, не ощущая под собой табуретки. Может, Никита пошутил? Нет, физиономия у него была решительная и серьёзная, а глаза — просветлённые. Только полюбуйтесь на него… Принял решение за нас двоих и доволен! Ну, не то чтобы я была против, но… Может быть, с этим всё-таки стоило подождать? Двух волнующих новостей для одного вечера было, пожалуй, многовато.
— Так, за это надо выпить! — решительно заявил Вова. — И за знакомство тоже. Мам, у нас есть?..
Любовь Александровна смогла только отрицательно качнуть головой: дар речи к ней возвращался очень медленно.
— Непорядок! — нахмурился Вова. — Ладно, я быстренько сбегаю в магазин — одна нога здесь, другая там!
И он устремился в прихожую. Никита хотел его остановить, но я качнула головой: «Пусть идёт».
— Я быстро! — И дверь хлопнула.
15.11. Тёплые руки
Конечно, с невестой Никита меня ошарашил, но надо было сделать то, зачем мы пришли. А к вопросу о свадьбе мы… ещё вернёмся, я полагаю. Ещё как вернёмся.
А Никита, не дав матери прийти в себя после первой новости, уже продолжал:
— Мам, я привёл Лёлю не только для того, чтобы познакомить тебя с ней. Она может вылечить твоё сердце, так что не понадобятся больше все эти таблетки, которые ты глотаешь горстями. Так… Где у тебя аппарат для измерения давления?
— В… В-в шкафу в комнате, — заикнувшись, пробормотала Любовь Александровна. И нерешительно добавила Никите вдогонку: — Сынок, я, конечно, понимаю, что бывают всякие там целители…
— Я знаю, что говорю, — перебил тот, задержавшись в дверях. — Верь мне. Ты представить себе не можешь, ЧТО Лёля может.
И он вышел из кухни, а Любовь Александровна перевела на меня недоуменный и слегка боязливый взгляд. С одной стороны, уверенный тон и напор Никиты подействовал на неё внушительно, но вместе с тем она не была склонна моментально верить в чудеса — словам о них, по крайней мере. Признаться честно, я и сама не вполне разделяла безоговорочную уверенность Никиты в успехе. Исцелять раны — это одно, а болезни — чуть-чуть другое. Впрочем, с Юлей у меня как будто что-то получилось, так может, и сейчас получится?
Вернувшись с тонометром, Никита тут же принялся разворачивать манжету.
— Ой, так подождите, борщ-то надо выключить! — вдруг вспомнила Любовь Александровна, порываясь подняться, но рука сына опустилась ей на плечо.
— Сиди, мам.
Кухня была такой крохотной, что Никита повернулся и со своего места легко дотянулся до плиты. Выключив газ, он протянул матери развёрнутую манжету.
— Давай. Надо измерить давление до и после.
— Да я и так чувствую, что повысилось, — проговорила Любовь Александровна, закатывая рукав халата и просовывая руку в манжету. — Голова болеть начинает…
— Значит, мы как раз вовремя, — сказал Никита.
Он нажал кнопку, и тонометр негромко загудел, накачивая воздух, потом автоматически начал его стравливать. Судя по писку прибора, раздававшемуся в такт пульсу, у Любови Александровны была ещё и аритмия. И вот, высветился результат: сто девяносто на сто десять.
— Ну, это ещё не так высоко, — отметила мама Никиты. — У меня и двести двадцать было…
Я намылила руки и около минуты подержала их под струёй воды — такой горячей, что кожа едва могла терпеть. Всё-таки у нас значительная разница температур: даже Вова заметил, обнимаясь с Никитой. Вытерев руки полотенцем, я вдобавок подержала их на горячем змеевике. Сочтя, что они достаточно согрелись, я подошла к Любови Александровне, которая слегка нервничала и по-прежнему была настроена скептически. Никита сидел возле неё на корточках и успокаивал:
— Мам, ну, ты же мне веришь? Я знаю, что говорю, а Лёля знает, что делает.
Знала ли я, что делаю? Скорее, я снова шла на ощупь, доверившись интуиции, но моя «пациентка» не должна была этого понять. Не мудря слишком долго, я сделала первое, что пришло в голову: приложила одну руку к левой стороне груди Любви Александровны, а другую — к соответствующей лопатке.
— То есть, вы просто так, руками, да? — послышался её робкий голос.
Я не ответила, сосредотачиваясь. Что-то менялось в теле под моими руками: кажется, мне удавалось найти с ним общий язык. Менялся даже запах. Неподвижно застывший Никита неотрывно наблюдал, но его волнение передавалось мне и выводило из равновесия.
— Андрюша, ты бы вышел ненадолго, а? Мешаешь сосредоточиться…
С языка нечаянно сорвалось его старое имя, а он даже не заметил и машинально повиновался. А Любовь Александровна удивилась:
— Андрюша?
— Это псевдоним такой, — выкрутилась я. — Оперативный.
— А…
Это прозвучало неуклюже, но для Любови Александровны сошло. А правда выглядела бы для неё вообще как бред: я почему-то знала, что она в реинкарнацию не верила. А изменения шли, став заметными уже не только мне.
— Ой… Кажется, легче становится, — пробормотала Любовь Александровна с изумлением.
Никита — тут как тут:
— Мам, ну, как ты?
— Да вроде… Вроде легче.
— Ну-ка, проверим давление.
Измерение показало цифры: 130/80.
— Ничего себе! — проговорила Любовь Александровна потрясённо. — Оно у меня само по себе уже не снижается почти, без таблеток не обойтись, а тут… Помогло! Помогло ведь, правда! — Она засмеялась, переводя сияющий взгляд с сына на меня и обратно.