Великий понедельник. Роман-искушение
Шрифт:
– А фарисеи? – вдруг задумчиво спросил Иуда.
– Какие фарисеи?
– Ну, помнишь, перед самыми городскими воротами к Иисусу подошли фарисеи и попросили, чтобы Он заставил народ замолчать. А Иисус ответил им…
– Да не помню я никаких фарисеев! – испуганно и даже раздраженно воскликнул Филипп. – И пожалуйста, не сбивай меня с мысли! Иначе я не смогу изложить тебе то, что мне сегодня открылось. Я ведь для того и описываю всё, что ты сам видел, чтобы в этом описании выделить и исследовать вместе с тобой… – Филипп запнулся, тряхнул головой. – Итак, Красота возрастает и охватывает весь мир. Об этом мы уже сказали с тобой. А теперь будем говорить о Свете!
– Я где-то читал или мне рассказывал кто-то из раввинов, – переведя дух, продолжал Филипп, – я слышал, одним словом, что, когда придет Мессия, свет солнца изменится и луна будет светить иначе. Это изменение света я наблюдал и раньше. Помнишь, когда возле моей Вифсаиды мы поднялись на гору и Учитель сотворил чудо – накормил
– Погоди, не прерывай меня, – попросил Филипп, хотя его собеседник не сделал к тому ни малейшей попытки. – Я говорю, я и раньше замечал это усиление света и обострение цветов. Но это было эпизодически. Теперь же, как только мы выступили из Ефраима, свет стал нарастать и изменяться постоянно. Он становится, несомненно, всё ярче и ярче. Он светит нам всё более радостно. Он так отчетливо освещает всё вокруг, что, если внимательно смотреть, выделяется каждый камень, каждая веточка обретает свой собственный силуэт и каждая травинка выглядит самостоятельно. Этот яркий свет, однако, не жаркий. Ты не заметил, что, когда мы вышли из Иерихона и пошли через пустыню, солнце не жгло нас и не мучило, как это всегда бывает на иерихонской дороге? И сегодня утром вот отсюда, где мы сидим, я, затаив дыхание, любовался Городом и долго смотрел на крышу Храма, не понимая, что с ней произошло и почему она меня так привлекает. Пока не понял, что в это время дня на нее невозможно смотреть – она так блестит на солнце, что глаза слезятся и слепнут… Город сегодня сверкал и искрился, но в этом ярком, радостном и отчетливом свете не было ничего ослепительного… Помнишь, однажды Учитель рассказал нам притчу, как девы вышли встречать жениха и взяли с собой светильники?.. Знаешь, Иуда, у меня такое ощущение, что весь мир, вся природа вышли встречать нас со своими брачными светильниками. И солнце – один из этих светильников.
– Красиво говоришь, философ, – похвалил Иуда и, подняв голову, добавил: – А прямо над нашими головами скоро зажгут луну. И три вечерние звезды сегодня и вправду какие-то слишком яркие.
– Ты тоже видишь, – благодарно прошептал Филипп. – Но, милый Иуда, я теперь знаю, что за этим видимым нами солнцем скрывается иной источник света, который еще ярче освещает нашу жизнь, который светит нам даже во тьме, освещая путь и благословляя наши мысли. Ты никогда не замечал, что словно некое невидимое солнце освещает какие-то дни в нашей жизни, а другие тонут во мраке. Эти освещенные дни, эти моменты и мгновения так ярко и отчетливо подсвечены, что видишь каждую деталь, каждую черточку, каждое чувство свое заново переживаешь и слышишь каждый звук, и даже запахи всплывают в памяти, и вкус вина или воды и хлеба ощущаешь на языке?.. А целые месяцы и даже годы жизни проваливаются куда-то в бездну, потому что они этим радостным и ласковым светом не освещены и памяти не заслуживают… Я, например, до сих пор помню вкус того вина, которым Учитель угостил нас на свадьбе в Кане. Потому что Он не только превратил воду в вино, но наполнил это вино тем светом, который сильнее и радостнее и солнца, и луны и ярче всех светильников на свете… Помнишь, в тот день, когда он воскресил Лазаря, небо было затянуто тучами. Но когда отодвинули камень и Лазарь вышел из могилы – еще в саване, спеленатый по рукам и ногам, – вдруг яркий и радостный свет вспыхнул и разлился вокруг. Но я специально тогда посмотрел на небо: по-прежнему его закрывали тяжелые и плотные облака. А свет сиял!.. Ты ведь тоже видел, Иуда?
– Нет, не видел, – задумчиво ответил Иуда, внимательно разглядывая Филиппа. – Я тогда о другом думал.
– Не видел? – повторил Филипп, и глаза его снова забеспокоились, взгляд стал метаться от лица Иуды на солнце, от солнца к крыше Храма и вниз к темнеющей долине. – Я видел, а ты нет?.. Как же так?.. Свет этот нельзя было не заметить… Он был таким теплым, таким ласковым… Сегодня, когда мы вступали в Город, нам светил тот же самый свет. Только намного ярче и прекраснее! И мне показалось, что я тоже… Как бы это лучше сказать?… Мне показалось, что я тоже как бы воскресаю от смерти и саван падает с меня, с лица снимают бинты, руки и ноги освобождают, а за спиной вырастают крылья, чтобы лететь, лететь…
Тут беспокойные глаза Филиппа в очередной раз наскочили на лицо Иуды, замерли на нем, и Филипп вдруг спросил:
– А ты не заметил, что в последнее время Он исцеляет главным образом слепых? Сегодня в Храме исцелил нескольких. Позавчера в Иерихоне вернул зрение Вартимею и его товарищу.
– Сегодня в Храме были не только слепцы. Были и другие больные, – уточнил Иуда, отворачиваясь от Филиппа. Но тот реплики его не расслышал:
– Когда мы вышли из Иерихона и стали подниматься по дороге, я подошел к Вартимею и познакомился с ним. Он мне очень любопытную вещь рассказал. Еще до того, как Учитель вернул ему зрение, он уже видел свет! И первый раз вспыхнуло что-то вдруг перед его невидящими глазами, когда он услышал, что Учитель приходил на праздник Кущей и исцелил в Городе слепорожденного. С тех пор он каждый день выходил на дорогу и ждал в полной уверенности,
– Насколько я помню, – заметил Иуда, – Иисус исцелил этих слепцов, когда мы уже выходили из Иерихона.
– Может быть. Я не помню. Может быть, они шли за нами через весь Город. Но главное для меня сейчас то, что он увидел, еще не видя Его! Свет этот, о котором я говорю, привлек его к Учителю. А Учитель потом прикоснулся к его глазам, чтобы он прозрел и мог видеть окружающую красоту… Красота соединилась со Светом! А ты видел, как вчера вечером светилось лицо Марии? – вдруг спросил Иуду Филипп.
– Какой Марии?
– Марии Клеоповой, Марфиной сестры, которая вчера вечером помазала Ему голову… От нее исходило какое-то особое сияние. Очень похожее на то, что я видел тогда, когда мы ходили на север. Помнишь, на горе Ермон, когда Учитель оставил нас на поляне, а сам, взяв с собой Петра и двух Зеведитов, ушел наверх помолиться? И долго они отсутствовали. И что там было, я до сих пор не могу ни у кого узнать. Но вернулись они оттуда просветленными. Какой-то удивительный свет лился у них из глаз и словно освещал всё вокруг. У Петра и Иакова это довольно скоро прошло. Но Иоанн… Представь себе, Иуда, во время холодных вечеров я несколько раз замечал, что, когда я стою или сижу рядом с Иоанном, мне тепло и как будто ветер не дует. А когда он заговаривает со мной, у меня иногда появляется ощущение, что кто-то поднес светильник к моему лицу и свет от него проникает мне в глаза, проливается вниз и вширь и словно освещает мне душу… Так всегда бывает, когда наш Благой Учитель на меня смотрит…
– И лицо Марии Клеоповой так же светилось? – вдруг перебил его Иуда. Он отвернулся от заката и теперь в упор и тяжело смотрел на Филиппа.
– Почти так же. И в ее глазах были в этот момент и свет, и красота, и удивительная нежность, и… почему-то страдание, как мне показалось. – Филипп исподлобья глянул на Иуду и вдруг улыбнулся широкой уродливой улыбкой лягушки: – Вот ты на меня сейчас смотришь. И свет у тебя есть в глазах, и красота конечно же. Но нежности я не чувствую.
Едва он это сказал, снизу донесся неприятный, шершавый звук как раз с того места, где осел в саду вращал каменный жернов. Иуда досадливо поморщился. Но его собеседник звука не заметил и продолжал:
– Итак, красота освещает, а свет приносит то, что Платон называл благом. Потому что именно он, Учитель Иисус, заключил и объединил в себе и Красоту, и Свет, и Благо. В одном теле, в одной душе и в одном духе… Неясно? Изволь, приведу пример. Возьмем того же Вартимея, которого Он исцелил в Иерихоне. Обычно во время исцелений я смотрел на людей, которых Он исцелял, чтобы видеть их радость, их преображение… Но тут я специально смотрел на Учителя, и только на Него. Вартимей уже долго кричал: «Помилуй нас, сын Давидов!» Люди пытались заставить его замолчать. А я ни на кого не обращал внимания, только на Иисуса смотрел, потому что знал, что скоро Он прервет свою беседу с теми, кто шел рядом с Ним, остановится – и произойдет чудо. Поэтому я ничего не пропустил и всё видел с самого начала и в точной последовательности. Он действительно вдруг остановился, и Его лицо чудесным образом изменилось. Что в нем произошло, я затрудняюсь описать, но, одним словом, передо мной стоял человек, красивее которого нет и никогда не было. Потом Он попросил, чтобы к Нему подвели слепцов. И пока они сбивчиво объясняли Ему, что они от Него хотят, я видел, как в Его глазах появился и нарастал этот удивительный свет, которым, как рассказывают, светились глаза великих пророков Моисея, Илии, Елисея и от которого всё освещается вокруг… А потом Он поднял руки и прикоснулся ими сперва к глазам Вартимея, а потом к глазам его несчастного товарища, который, словно немой, стоял рядом, ничего не говоря и ни о чем не прося. И в этих руках, дорогой мой Иуда, в них всё тогда заключилось: нежность матери, ласкающей своего ребенка, какая-то первозданная красота, из которой родился наш мир. Они светились, Его руки! И чудо произошло уже тогда, когда Он их поднял. Потому что от прикосновения таких рук любые, самые слепые глаза должны открыться и прозреть. И чудом бы было, если бы не прозрели!.. Тут именно соединились и Красота, и Свет, который Он подарил Вартимею, и Любовь, которую Он к нему испытывал… Не только я – Иаков также обратил внимание на Его чудесные руки. А Петр и Андрей потом утверждали, что Учитель вовсе не прикасался к глазам слепцов, а исцелил их одним лишь словом… Странно, они как будто не видели ни рук, ни глаз, ни лица Его…