Великий Посев (Часть 1)

Михановский Владимир Наумович

И теперь он пил ее как эликсир жизни, как лекарсво, приготовленное руками самого Абу Али ибн Сины.

Но, увы, вода не принесла желанного облегчения, старику даже показалось, что она утратила привычный сладковатый привкус.

Кузнец закрыл глаза. Взбунтовавшееся сердце проваливалось куда-то в бездну. Кто-то сжимал его безжалостной рукой, затем отпускал немного, чтобы сдавить еще крепче.

– Воздуха мало. – Курбану казалось, что он громко произнес эти слова, но из горла вырвался лишь еле слышный

хрип.

Атагельды с огромным усилием протащил его несколько метров, прислонил к крыльцу.

– Может, соседей позвать? – срывающимся голосом спросил мальчик.

Старик никак не прореагировал.

Как оставить деда хоть на минутку в таком состоянии? Он попробовал кричать, но – странное дело! – звук тотчас замирал, терялся, словно Атагельды сидел в тесном погребе. Но ярко светило солнце – остатки тучи успели рассеяться, и привычная обстановка окружала мальчика. Быть может, это и было самое страшное.

Он попытался втащить деда в дом, но сил не хватило. Кузнец оказался неожиданно тяжелым. Мальчик стоял, едва не плача. Неожиданно и он почувствовал себя худо. Заныли, заболели все царапины и ссадины, когда-либо полученные и как будто давно залеченные.

Хотя было по-прежнему тихо, некоторые растения начали покачиваться, клониться к земле. И, едва шелестя, опадали с них зеленые листья.

Нестерпимо заныл уголок рта, когда-то разорванный в драке. Атагельды почуял соленый вкус и машинально поднес руку к губам: на ладони была кровь…

Дед пришел в себя, раскрыл глаза. Мальчик наклонился к нему… и едва сдержал готовый вырваться крик: борода деда, в последнее время заметно почерневшая, снова белела, причем буквально на глазах. Казалось, по ней медленно ползет снизу вверх пролитое кем-то молоко.

– Где я? – слабо спросил кузнец.

– Тебе лучше? – обрадовался Атагельды. – Полежи, я позову кого-нибудь.

Дед покачал головой.

– Не нужно никого звать… – Он говорил еле слышно. Чтобы разобрать слова, Атагельды пришлось наклониться.

Где-то рядом послышался треск. Оба замерли, но звук не повторился.

– Помоги мне в дом забраться, – произнес Курбан. – Солнце жжет…Разгневалась на нас природа, чем-то мы провинились перед ней.

В комнате старику стало получше.

– Такое впечатление, что по мне арба проехалась, – пожаловался он внуку, который готовил какое-то питье.

Честно говоря, и мальчик чувствовал себя не лучше, но предпочел об этом не распространяться.

В углу послышался грохот: печь, сложенная из саманных кирпичей, дала трещину.

– Только этого нам не хватало, – сказал Курбан. Атагельды подошел к печи, сунул палец в образовавшуюся щель.

– Ничего страшного, – заметил он. – Наверно, кирпич был плохо обожжен.

– Грех тебе так говорить, – повысил голос старик. – Мы же вместе обжигали его.

Чтобы

согреть питье, Атагельды принялся растапливать печку. Но дело ладилось плохо. Что-то случилось с тягой – возможно, дымоход засорился. Кроме того, из щели немилосердно повалил дым. Мальчик почувствовал, как у него защипало в носу.

– И дым какой-то другой стал, – откашлявшись, проговорил Курбан. – Он горше, чем полынь.

Протопив печку, Атагельды напоил деда и уложил его. Перед этим он тщательно отмыл кровь с лица, чтобы старик ничего не заметил.

– Жестко лежать, – пожаловался кузнец. Атагельды подумал, что старик привередничает.

Только позавчера мальчик обновил ложе, уложил в него несколько охапок свежеопавших листьев, мягких, шелковистых, благоуханных. Что же приключилось с этими прочными, при всей их гибкости, листьями? Они стали хрупкими, от малейшего прикосновения крошились и ломались, и через минуту-другую старик очутился не на мягком ложе, а на тонком жестком слое, напоминающем опилки.

– Я сменю листья, потерпи, – произнес мальчик и вышел во двор.

Перемены, которые он застал здесь, показались ему разительными. Часть растений попадала, а те, которые остались, были совершенно обнаженными: ни одного листка не осталось на них. Все листья лежали на земле, густо устилая ее светло-зеленым ковром.

«Наберу зеленых, еще лучше, – подумал Атагельды. – Может быть, они крепче окажутся».

Он принялся собирать листья, но из этого ничего не вышло: листья, на вид прочные, ломались под пальцами, рассыпались в прах, едва он до них дотрагивался. Только зеленоватая пыль оседала на землю.

Вот когда Атагельды охватил настоящий страх. Он еще больше усилился, когда за глиняным дувалом, разделяющим дворы, мальчик не увидел дом соседа. Он протер глаза, но дом не появился. Чудится ему, что ли? Глаза испортились? Или это мираж? Странный мираж, который… Мысли рвались, убегали, ни одной нельзя было додумать до конца.

Следовало бы, конечно, сбегать к соседу, но как оставить дедушку?

Так и не набрав листьев, он бросился в дом. По пути задел какой-то колышек, торчащий на крыльце, и одеяние с легкостью разорвалось надвое, словно было соткано из тончайшей кисеи.

Кузнец не обратил внимания на то, что Атагельды вернулся с пустыми руками. Ему снова стало хуже, но он старался держаться мужественно. Дыхание с хрипом вырывалось из груди.

– Дед, ты разбираешься в миражах? – спросил Атагельды.

Неожиданный вопрос удивил кузнеца. Он привстал на локте и пристально посмотрел на внука:

– В миражах?

– Ну, мы ведь с тобой видели миражи, – заторопился Атагельды. – В пустыне.

– Приходилось.

– Они показывали то, чего на самом-то деле нет. А может быть такой мираж, который… который наоборот?