Великое море. Человеческая история Средиземноморья
Шрифт:
Среди всех тех, кто путешествовал по Средиземноморью, больше всего известно о купцах, и на то есть несколько причин. Одна из них заключается в том, что с тех пор, как финикийские купцы распространили искусство алфавитного письма по Средиземноморью, торговцы стремились фиксировать свои сделки; поэтому мы многое знаем о них, будь то в римском Путеоли, близ Неаполя, в средневековых Генуе и Венеции или современных Смирне и Ливорно. Но купец-первопроходец почти по определению является чужаком, тем, кто пересекает культурные и физические границы, встречая новых богов, слыша другие языки и подвергаясь (гораздо реже - подвергаясь) резкой критике со стороны жителей тех мест, которые он посещает в поисках товаров, недоступных на родине. Этот неоднозначный образ купца как желанного чужака присутствует в наших самых ранних источниках. Мы уже видели, что Гомер с тревогой относился
В более поздние века можно найти поразительные параллели. Иностранные торговцы - очевидная особенность средневекового Средиземноморья, где мы имеем интригующий феномен геттоизированного купца, посещающего исламскую или византийскую территорию, заключенного в постоялый двор или фондук, который также функционировал как склад, часовня, пекарня и баня, по одному постоялому двору для каждой крупной "нации": генуэзцев, венецианцев, каталонцев и так далее. Ощущение того, что купец может быть источником религиозного заражения и политических диверсий, заставило правителей Египта запирать двери этих трактиров на ночь (ключи находились у мусульман снаружи). Это только усиливало солидарность и чувство общности, которые объединяли этих купцов, и одновременно подчеркивало различия между различными группами итальянцев и каталонцев, которые сосуществовали в соперничестве, которым умело пользовались мусульманские эмиры. Византийцы в двенадцатом веке тоже отделили итальянских купцов друг от друга стеной, разжигая ксенофобию в своей столице, что привело к уродливым последствиям антилатинских погромов. Идея заключения отдельных общин за стенами не была особенно новой, когда король Арагона впервые отделил майоркинских евреев около 1300 года, и уже была достаточно почтенной к тому времени, когда правительство Венеции заключило евреев в гетто нуово в 1516 году; эти купеческие общины послужили полезной моделью для гетто. Закрытые районы, как для евреев, так и для европейских купцов, были местами, где определенное количество привилегий - самоуправление, свобода исповедовать свою религию, налоговые льготы - уравновешивалось ограничениями - ограничениями на свободное передвижение и зависимостью от часто капризных государственных властей в вопросах защиты.
Говорить о евреях - значит говорить о торговцах, обладавших необычной способностью пересекать границы между культурами, будь то на заре ислама, в период возвышения евреев Генизы из Каира с их транс- и ультрасредиземноморскими связями, или в период каталонской торговой экспансии, когда они могли использовать свои семейные и деловые связи с единоверцами и проникать глубоко в Сахару в поисках золота, страусовых перьев и других африканских товаров, недоступных их христианским соотечественникам, по-прежнему остававшимся в своих торговых комплексах. Выдающееся положение и мобильность меньшинства интригуют. Эти еврейские купцы смогли привезти
Концепция Средиземного моря как "моря веры", если воспользоваться названием недавнего сборника эссе, должна учитывать его роль как поверхности, по которой перемещались не только бедные и анонимные паломники, но и харизматичные миссионеры, такие как Рамон Ллулл, который умер в 1316 году после написания сотен книг и памфлетов о том, как обратить мусульман, евреев и греков в истинную веру, но, надо сказать, так никого и не обратил.2 Однако карьера Ллулла - это напоминание о том, что религиозные трения и конфронтация - это лишь часть картины. Он подражал суфийским стихам и общался с каббалистами; он был одновременно активным миссионером и приверженцем старомодной иберийской конвивенции, признающей Бога трех авраамических религий одним и тем же единым Богом. Конвивенция другого рода существовала в сознании членов религиозных общин, которые были изгнаны или вынуждены обратиться в другую веру, когда Испания утверждала свою католическую идентичность в 1492 году и позже: марранос и морисков, евреев и мусульман, которые могли придерживаться или не придерживаться религии своих предков в частной жизни, в то время как от них требовали исповедовать католическую веру на публике. Возвышение сефардских купцов в раннем современном Средиземноморье поражает по многим параметрам: их способность приобретать и терять различные идентичности, как "португальцев", способных попасть в Иберию, и как евреев, проживающих в Ливорно или Анконе - способность пересекать культурные, религиозные и политические границы, напоминающая их предшественников в каирской генизе шестью веками ранее. Эти множественные идентичности - крайний случай более широкого средиземноморского явления: там были места, где культуры встречались и смешивались, а здесь были люди, внутри которых идентичности встречались и смешивались, часто неравномерно.
Существует понятная тенденция романтизировать места средиземноморских встреч, однако следует помнить и о более мрачной реальности транссредиземноморских контактов (скажем, в ранний современный период): о возвышении барбарийских корсаров в период с XV по начало XIX века и о тесном пересечении пиратства и торговли. До окончательного подавления барбарийских корсаров Средиземноморье было действительно свободно от серьезной угрозы пиратства только при римском императорском правлении, в результате политического контроля Рима над более или менее всеми его берегами и островами. Но в пиратстве встречаются самые необычные случаи смешанной идентичности: корсары из таких далеких стран, как Шотландия и Англия, которые, по крайней мере внешне, принимали ислам и охотились на корабли той страны, откуда они прибыли. Эта темная сторона средиземноморской истории охватывает и историю тех, кого пираты перевозили туда-сюда: рабов и пленников - мужчин и женщин, хотя и они, подобно историку Полибиусу, могли сыграть заметную роль в культурном контакте между противоположными берегами Средиземноморья.
Таким образом, единство средиземноморской истории заключается, как это ни парадоксально, в ее переменчивости, в диаспорах купцов и изгнанников, в людях, спешащих как можно быстрее пересечь ее поверхность, не стремящихся задерживаться в море, особенно зимой, когда путешествие становится опасным, как многострадальные паломники ибн Джубайр и Феликс Фабри. Противоположные берега достаточно близки, чтобы легко контактировать, но достаточно далеки друг от друга, чтобы общества могли развиваться самобытно под влиянием своих внутренних районов, а также друг друга. Те, кто пересекает его поверхность, зачастую едва ли типичны для обществ, из которых они пришли. Если они не являются чужаками, когда отправляются в путь, то, скорее всего, станут ими, когда попадут в другие общества по ту сторону воды, будь то торговцы, рабы или паломники. Но их присутствие может оказать преобразующее воздействие на эти разные общества, привнеся что-то из культуры одного континента, по крайней мере, во внешние края другого. Таким образом, Средиземноморье стало, пожалуй, самым активным местом взаимодействия между различными обществами на нашей планете и сыграло в истории человеческой цивилизации роль, которая намного превзошла все остальные морские просторы.