Великое восстановление наук, Разделение наук
Шрифт:
Таким образом, подводя итог этой части нашего рассуждения, мы укажем на две важнейшие услуги, которые гуманистические науки оказывают вере и религии помимо того, что они способствуют их украшению и разъяснению. Прежде всего, науки еще сильнее и эффективнее побуждают нас превозносить и прославлять божественное величие. Ведь псалмы и все остальное Священное писание неизменно призывают нас к созерцанию и прославлению великолепных и удивительных творений божьих, но, если мы сосредоточимся только на их внешнем облике, каким он является нашим чувствам, мы совершим такую же несправедливость по отношению к божественному величию, как если бы мы стали судить о богатстве знаменитого ювелира по тому, что выставлено на показ у входа. С другой стороны, философия дает замечательное лекарство и противоядие против неверия и заблуждения. Ведь Спаситель наш говорит: "Вы заблуждаетесь, не зная Писания и могущества Бога"[78]. И для того чтобы мы не впали в заблуждение, он дал нам две книги: книгу Писания, в которой раскрывается воля божья, а затем -- книгу природы, раскрывающую его могущество. Из этих двух книг вторая является как бы ключом к первой, не только подготавливая наш разум к восприятию на основе общих законов мышления и речи истинного смысла Писания, но и главным образом развивая
Что же касается свидетельств и доказательств гражданской истории, то здесь открывается столь обширное поле, что в этом кратком и сжатом трактате лучше отобрать несколько наиболее характерных примеров, чем поражать их обилием. Итак, прежде всего у язычников самой высшей честью считалось удостоиться божеских почестей (что, впрочем, для христиан является запретным плодом); здесь же мы говорим специально о мнениях людей. Итак, как мы начали говорить, у язычников то, что греки называли "апофеоз", а римляне "причисление к богам", было самой высокой почестью, которая только может быть оказана человеку человеком, тем более если оно не предписывалось каким-либо декретом или эдиктом власти (как для цезарей у римлян), а вытекало из внутреннего убеждения людей, свободно выражавших свое мнение. Впрочем, этой столь высокой почести предшествовала некая промежуточная ступень. Ведь выше человеческих почестей считались почести героические и божеские, в распределении которых древние придерживались следующего порядка: основатели государств, законодатели, тираноубийцы, отцы отечества и те, кто особенно отличился в государственных делах, удостаивались только титула героев и полубогов. Таковы Тесей, Минос, Ромул и прочие. С другой стороны, изобретатели и создатели новых искусств, те, кто своими открытиями сделал человеческую жизнь лучше и богаче, всегда причислялись к высшим божествам, как это произошло с Церерой, Вакхом, Меркурием, Аполлоном и др. И это, конечно, было вполне справедливо и разумно. Ибо заслуги первых ограничиваются едва ли не пределами одной эпохи и одного народа, и их можно сравнить с короткими и благодатными дождями, которые хотя и приносят урожай и потому желанны, однако полезны только в то время, когда выпадают, и только для той земли, которую они орошают; благодеяния же вторых, подобно дарам самого солнца и небес, вечны во времени и бесконечны в пространстве. Кроме того, первые по большей части сопряжены с борьбой и волнениями, вторые же выражают истинный характер присутствия божества и приходят как нежное дуновение, не вызывая ни шума, ни смятения.
Конечно, роль науки в гражданских делах, в устранении неприятностей, которые человек приносит человеку, не во многом уступает другим ее заслугам в борьбе с теми трудностями человеческой жизни, которые создаются самой природой. Эти заслуги великолепно изображены в мифологическом сказании об Орфее, повествующем о том, как различные животные и птицы собрались вместе и, забыв о своих врожденных инстинктах, стремлении к добыче, борьбе и драках, дружески и мирно стояли рядом, потрясенные гармонией и сладкозвучием кифары; когда же звуки ее прекращались или когда их заглушал какой-то другой, более громкий звук, то сразу же все эти животные вновь обретали свой природный характер. В этом мифе тонко изображаются нравы и характеры людей, волнуемых множеством необоримых страстей -- наживы, сладострастия, мести; но до тех пор, пока они прислушиваются к наставлениям и увещеваниям религии, законов, учителей, прекрасно и красноречиво изложенным в книгах, проповедях и речах, до тех пор они уважают и сохраняют мир и союз; когда же все это молчит или грохочут смуты и возмущения, все разваливается и впадает в анархию и смятение.
Но это становится еще более очевидным, когда сами цари, владыки или магнаты оказываются людьми образованными. Ведь хотя, может быть, и кажется слишком пристрастным тот, кто сказал: "Только тогда государства будут благоденствовать, когда или философы станут царствовать, или цари станут философами"[79], однако по опыту известно, что под властью образованных правителей государства переживали самые счастливые периоды своей истории. И хотя сами цари могут заблуждаться, иметь свои недостатки и быть подверженными разным аффектам и дурным привычкам, как и все остальные люди, однако если загорится светоч учения, то воспринятые ранее понятия религии, благоразумия, честности удержат их и предохранят от всяких гибельных поступков и непоправимых эксцессов и ошибок и заставят постоянно слушать себя, даже и тогда, когда молчат их советники и приближенные. Да и сами сенаторы и советники, если они образованны, опираются на более прочные принципы, чем те, кто руководствуется только практическим опытом. Ведь образованные люди заранее видят опасности и вовремя их предупреждают, тогда как необразованные видят их, только вплотную столкнувшись с ними, замечают только то, что им непосредственно угрожает, пребывая в уверенности, что, если будет нужно, они сумеют благодаря своей смекалке выбраться из самой гущи опасностей.
Насколько счастливыми были времена, когда власть принадлежала образованным правителям (постоянно стремясь к краткости изложения, я привожу только самые выразительные и тщательно отобранные примеры), особенно ярко видно на примере периода от смерти императора Домициана до правления Коммода. В эту эпоху один за другим следуют шесть образованных, или по крайней мере щедро покровительствовавших образованию, правителей, и это время (если иметь в виду только преходящие блага) было самым цветущим во всей истории Рима, воплощавшего собой тогда весь мир. Именно это было предсказано во сне Домициану: накануне того дня, когда он был убит, ему приснилось, что на его шее выросла золотая голова: это пророчество исполнилось в последовавшую за его кончиной золотую эпоху[80]. О каждом из этих императоров я скажу отдельно, хотя и очень кратко.
Нерва был человеком ученым, другом и чуть ли не учеником знаменитого Аполлония Пифагорейца; уже умирая, он произнес следующий стих Гомера:
Слезы мои отомсти аргивянам стрелами твоими![81].
Траян, хотя сам и не был ученым, почитал науку, был щедрым покровителем образованных людей, создавал библиотеки; в его дворце, как известно, всегда находились ученые наставники, пользовавшиеся большим его расположением, хотя сам он и был весьма воинственным императором. Адриан -- любознательнейший из смертных, неутомимый исследователь всевозможных тайн природы. Антонин -утонченный мыслитель (напоминающий схоластиков), получивший за это прозвище kyminopristes (разрезающий тминное зерно). Один из божественных братьев, Луций Коммод, хорошо знал искусство и литературу. Марк, как показывает само его прозвище, был философом. Эти владыки, будучи самыми образованными, в то же время были и самыми лучшими правителями. Нерва был самым мягким императором, давшим миру Траяна; уже одного этого достаточно, если бы даже он не сделал ничего другого. Траян больше всех других правителей прославил себя в военных и мирных искусствах. Он намного расширил границы империи, проявлял сдержанность и не так жестоко угнетал покоренные народы, строил колоссальные сооружения, что дало Константину повод для злословия -- он назвал его стенницей[82] из-за того, что его имя было вырезано на великом множестве стен. Адриан вступил в борьбу с самим временем, ибо заботливо и щедро восстанавливал разрушения и устранял несправедливости, чинимые временем в разных областях жизни. Антонин (назовем и его) был человеком в высшей степени благочестивым, любимым всеми сословиями за какую-то врожденную доброту, в его царствование, кстати не такое уж краткое, не произошло никаких несчастий. Луций Коммод, хотя и уступал брату в доброте, превосходил в этом отношении множество других императоров. Марк представлял собой образец доблести, и знакомый нам щеголь в "Пире богов"[83] ни в чем не смог упрекнуть его, кроме того, что он терпеливо относился к поведению своей жены. Таким образом, в этом непрерывном ряду шести правителей каждый может увидеть счастливейшие плоды, которые наука принесла власти, изображенные на самой великой картине мира[84].
Но наука оказывает влияние не только на гражданские дела и мирные искусства; она и в военном деле проявляет свою силу и могущество, как это можно ясно видеть на примерах Александра Великого и диктатора Цезаря, деяния которых мы раньше лишь бегло упомянули, а теперь рассмотрим подробнее. Нет никакой необходимости упоминать и пересказывать воинские доблести этих мужей и подвиги, совершенные ими на войне, так как в этом отношении они являются предметом восхищения во всем мире, но совсем не лишним будет хотя бы коротко сказать об их любви и стремлении к наукам, равно как и о их совершенстве в них. Александр был воспитанником и учеником Аристотеля, действительно великого философа, посвятившего ему некоторые из своих философских сочинений. Его никогда не покидал Каллисфен и другие высокообразованные мужи, которые находились в его войске и были постоянными его спутниками во всех походах и экспедициях. Как высоко он ценил образование, ясно показывает множество примеров: например, зависть к судьбе Ахилла за то, что он нашел глашатая своих подвигов и славы в Гомере, слова, сказанные о драгоценной шкатулке Дария, найденной среди других трофеев -- когда стали думать о том, чему более всего достойно храниться в ней, и высказывались различные предложения, Александр сказал: "Творениям Гомера"[85]. Можно назвать еще письмо к Аристотелю, написанное после того, как тот издал свою "Физику", в котором Александр упрекает его и требует, чтобы тот раскрыл тайны философии, и здесь же пишет, что он предпочитает превосходить всех ученостью и познанием, а не могуществом и властью. Есть и другие примеры, свидетельствующие о том же. Во всех его высказываниях и ответах, полных мудрости и учености, ясно видно, более того, бросается в глаза, сколь замечательно он был образован, и хотя то, что сохранилось до нашего времени, численно невелико, однако и здесь можно найти глубокий отпечаток его замечательных знаний.
Из его высказываний на темы морали рассмотрим прежде всего апофтегмы[8][6] о Диогене. Следует заметить, что они, может быть, затрагивают немало самых серьезных вопросов моральной философии. "Кто счастливее -- тот, кто наслаждается материальными благами, или тот, кто их презирает?" При виде Диогена, который довольствовался столь малым, Александр, обратившись к окружающим, насмехавшимся над его образом жизни, сказал: "Если бы я не был Александром, я предпочел бы быть Диогеном". Сенека же в этом сопоставлении ставит выше Диогена, говоря: "Важнее то, что Диоген не захотел принять, чем то, что Александр мог дать"[8][7].
В области естественных наук следует обратить внимание на высказывание, которое он часто повторял: "Что моя природа смертна, я замечаю особенно в двух вещах -- во сне и в сладострастии"[8][8]. Эти слова, бесспорно, извлечены из глубин естественной философии, изобличая не столько Александра, сколько Аристотеля или Демокрита, ибо как недостаток, так и изобилие природы, обозначенные этими двумя понятиями, служат как бы залогом смерти.
Говоря о поэзии, обратим внимание на слова, произнесенные им при виде текущей из его раны крови, когда он позвал одного из льстецов, который всегда называл его божественным, и сказал: "Смотри, это кровь человека, не такая жидкость, которая, по словам Гомера, текла из руки Венеры, раненной Диомедом"[8][9], тем самым насмехаясь над поэтами, над своими льстецами и над самим собой.
В области диалектики обратите внимание на то, как порицал он диалектические ухищрения в опровержении доводов противника, осудив Кассандра, не поверившего доносу на своего отца Антипатра. Ведь когда Александр сказал: "Неужели ты считаешь, что люди пустятся в столь долгий путь, если у них не будет серьезной причины для обиды?", Кассандр ответил: "Именно это и дает им силу -- надежда, что продолжительность их пути пометает обнаружить клевету". "Вот они, -- воскликнул царь, -аристотелевские уловки, помогающие повернуть дело и "за", и "против""[90]. Но когда требовало дело, он прекрасно умел использовать в своих интересах это искусство, которое он порицал у другого. Так, однажды Каллисфена (которого он тайно ненавидел за то, что тот противился его новому обожествлению) на каком-то пиру одна из присутствующих попросила выбрать по своему усмотрению какую-нибудь тему и произнести на нес экспромтом речь для развлечения присутствовавших (ибо он был весьма красноречивым человеком). Тот согласился и, взяв в качестве темы прославление македонского народа, произнес речь к величайшему удовольствию всех пирующих. Но Александру это совсем не понравилось, и он заметил: "В хорошем деле любому легко быть красноречивым; ну что же, оберни стиль и послушаем, что ты можешь сказать против нас". Каллисфен принял предложение царя и так резко и язвительно сделал это, что Александр, прерывая его, сказал: "И злой ум, подобно доброму делу, тоже рождает красноречие"[91].