"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Благодарю вас, — Воронцов поклонился.
— А потом возвращайтесь к нам, — смеясь, добавил Франческо. «А то дамы будут скучать».
Петя вышел на площадь Синьории и, закрыв глаза, улыбнувшись, просто постоял на месте — вдыхая ветер с юга.
Интерлюдия
Лондон, март 1571 года
Аудитория в полукруглом, маленьком лекционном зале Тринити-Колледжа в Кембридже отчаянно шумела. Профессор богословия Томас Картрайт постучал по столу и сказал, нахмурившись: «Продолжим!»
— Это ересь! — крикнул кто-то с места. «Не зря вас хотят изгнать из университета!»
— Ересь, — яростно наклонился Картрайт, — это искажать слова Иисуса и его апостолов!
Покажите мне место в Евангелии, где говорится о том, что церковь должна управляться пастырями в золотых одеждах, и я сойду с этой кафедры и не вернусь на нее более!
— У нас уже была Реформация, — сказал еще один студент, — не хватит ли?
— Мы освободились от власти епископа Рима, — усмехнулся Картрайт, — но у нас не хватило сил и уверенности и далее разрушить всю эту ненужную иерархию.
— Но не может, же человек сам обращаться к Богу, без посредства священников? — раздался неуверенный голос из аудитории.
— И вы, и я, и все мы, — Картрайт обвел рукой зал, — создания Божьи. Как можно отказывать образу и подобию Бога в возможности разговора с его Создателем? Как можно стоять с зажженными свечами, облачившись в расшитые одеяния, и преграждать человеку путь к его Творцу?
— Но это, же атака на само основание церкви! — возразили сзади.
Картрайт помолчал, и сказал, — тихо и твердо: «Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос».
— Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? — услышал он, как кто-то продолжает цитату, и, поклонившись, сказал: «Лекция окончена».
Студенты, переругиваясь, выходили из аудитории, а он, тяжело дыша, подумал, что еще немного — и его лишат не только звания профессора, но и самой возможности выступать публично.
— Ничего, — усмехнулся про себя Картрайт, — поеду в Женеву, или Антверпен. Там свободней.
— Профессор, — вдруг услышал он тот самый голос, что сказал про храм Божий.
— Да, — он открыл глаза.
Высокий, широкоплечий мужчина, с повязкой на одном глазу, сказал, серьезно глядя на него:
«Если можно, я бы хотел с вами поговорить».
Они сидели у камина в маленькой, заваленной книгами и рукописями комнате.
— Сэр Стивен, — Картрайт помолчал, — вы же понимаете, что вам нельзя будет открыто признаться в ваших убеждениях. Хоть вы и любимец королевы, но все, же нас пока что считают еретиками, и не похоже на то, чтобы это положение хоть как-то изменилось.
— Я вон, — он обвел рукой кабинет, — каждый день жду распоряжения собирать вещи. Но я-то могу уехать на континент, а вы куда уедете, если что?
Степан вспомнил слова Матвея Башкина: «Грызем себя и терзаем, остается только и смотреть, чтобы не съели друг друга. Иисус разве это заповедовал?»
— Иисус заповедовал человеку жить праведно, — ответил Воронцов. «По крайней мере, я так понимаю. Где же грех в том, что я хочу следовать заповедям Божьим? Если выбирать между жизнью с Иисусом и жизнью с почестями, то я давно уже выбрал первое».
Картрайт помолчал, глядя на огонь. «Давайте так, — сказал он. «Я на днях еду в Лондон.
Джон Фокс, автор «Книги мучеников» — знаете вы его?»
— Да, — Степан кивнул. «Я ходил на его проповеди в соборе святого Павла в прошлом году».
— Он сейчас редактирует новое издание Евангелий на английском и просил меня просмотреть рукопись. Приходите к нам — мы выслушаем ваше признание, — Картрайт улыбнулся. «Вам будет трудно, — как было трудно нам всем вначале, — но потом станет легче, — это я вам обещаю».
— Моя жена, — вдруг сказал Воронцов.
— Муж есть глава жены, как и Христос, глава Церкви, — повернулся к нему Картрайт.
— Поговорите с ней, — мягко и терпеливо, конечно, ведь сказано: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: тот, кто любит свою жену любит самого себя». Ей не нужно приходить — вы сами можете ее выслушать. А потом мы сможем благословить ваш брак».
— Хорошо, — вздохнул Степан. «Спасибо вам».
Картрайт вдруг подумал, что так оно, наверное, и было, во времена Иисуса — люди просто чувствовали правду, и шли за ней.
— Но как же? — Маша смотрела на него широко раскрытыми, дивными черными глазами.
«Только воскресенье, и все? А Рождество и Пасха?».
— В Евангелиях не сказано ни про Рождество, ни про Пасху, — мягко ответил Степан. «Сказано:
«Я был в духе в день воскресный».
— А исповедь? — взглянула на него жена.
— Ну как можно исповедоваться кому-то еще, кроме Бога? — Воронцов улыбнулся. «Ты же у меня умная женщина, Машенька, подумай сама — зачем человеку преграждать путь к Всевышнему? Кто лучше Его знает, что у тебя на душе?»
— Это так, — серьезно сказала Маша. «Я сама об этом думала, Степа. Хорошо, а что с причастием?».
— Конечно, оно есть, — ответил ей муж. «Только общее для всех, потому что Иисус всех называл братьями — как же можно тогда подходить к кому-то за причастием, напротив, — в нем все должны быть равны».
— А как же это будет? Ведь мы же уже крещены и повенчаны — надо еще раз? — Маша прикусила губу.
— Нет, что ты, — успокоил ее муж. «Просто надо прийти и рассказать о том, что ты думаешь и чувствуешь, о своих грехах, обо всем. Как Господь принес тебе избавление, и спас тебя. Ну и, конечно, жить по заповедям».