"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Он прошел мимо деревянного здания, где заседал совет колонии, и, повернув налево, зашел на свой двор — чистый, прибранный, с выбеленным забором.
На кухне пахло свежим хлебом. Жена, отложив шитье, встала. Склонив укрытую черным, праздничным чепцом, голову, она тихо спросила: «Накрывать на стол?».
Он вымыл руки над медным тазом, и, подождав, пока Мэри подаст ему холщовое полотенце, — кивнул.
Жена ела, не поднимая глаз, и Майкл мягко сказал: «Мне не нравится, что ты позволяешь Энни не разделять семейные трапезы, тем более в воскресенье, когда сам Господь предписывает нам быть вместе и радоваться нашему счастью».
Мэри сглотнула и, помолчав, ответила: «Она просто рано встала, прости, пожалуйста, больше такого не повторится».
— Хорошо, — он выпил воды, что была налита в оловянный кубок, и, сложив руки, опустив голову, сказал:
— Благодарим Тебя, Иисус, Бог наш, за то, что Ты насытил нас земными Твоими благами, не лиши нас и небесного Твоего Царствия: так же, как посреди учеников Твоих Ты пришел, даровав им мир, приди и к нам, и спаси нас.
— Аминь, — отозвалась жена, и, встав, спросила: «Можно убирать со стола?».
— Спасибо, милая, — улыбнулся Майкл, и, когда она потянулась за тарелкой, положил свою большую руку поверх ее — маленькой, покрасневшей от стирки, загрубевшей.
— Зачем ты ходила вчера в гавань? — поинтересовался он, склонив голову. «Я тебя видел, когда мы собирались на заседание совета».
— Просто погулять, — она сложила посуду в таз, что стоял на скамье, и, было, потянулась, поднять его, но Майкл холодно велел: «Оставь».
Он встал и спокойно сказал: «Ты моя жена, Мэри, до тех пор, пока смерть не разлучит нас.
Ты носишь мое кольцо и принадлежишь мне душой и телом».
Жена поставила таз обратно, посуда звякнула, и он услышал шепот: «Да, Майкл, конечно».
— Ты должна себя вести так, как подобает моей жене, — продолжил он, глядя на распятие, что висело над ее головой. «Я не хочу, чтобы о тебе пошли, — он поморщился, — дурные слухи.
Помнишь же, что сказано в Притчах: «Добродетельная жена — венец для мужа своего; а позорная — как гниль в костях его». Ты поняла, Мэри?
— Я просто сходила на берег, — она стояла, не поднимая глаз. «Энни делала уроки, ты был занят, что тут плохого?».
Он подошел ближе и подумал: «Господи, ну дай ты мне терпения увещевать и вразумить ее, пожалуйста».
Майкл хлестнул ее по щеке, — изящная голова мотнулась из стороны в сторону, — и медленно, размеренно сказал:
— Да простит меня Господь за гнев в Его святой день, но, Мэри, ты сама виновата. Я тебе уже говорил, — достаточно оступиться один раз, и погрузишься в пучину греха. Слава Богу, — он перекрестился, — что Господь послал меня, чтобы спасти тебя, Мэри, из омута скверны, и я не позволю, чтобы ты в него опять окунулась. Или ты хочешь, чтобы наша дочь узнала, что ее мать — шлюха? — он поднял жену за подбородок.
В лазоревых глазах стояли слезы. «Нет, Майкл, — прошептала она, — нет, прошу тебя, не надо. Прости меня, пожалуйста, я вела себя неразумно и греховно».
— Хорошо, — он вздохнул. «Завтра утром я определю тебе наказание, Мэри. Будь готова идти в церковь, я сейчас приведу Энни, и отправимся все вместе».
Она кивнула, оправляя черное платье, покрытое домашним, серым холщовым передником.
Майкл спустился на берег реки — Джеймстаун стоял на большом острове в ее русле, там, где коричневая, медленная вода, смешивалась с прозрачными волнами океана, и услышал детский смех. Он вгляделся и, покраснев, сжав пальцы, велел: «Энни, иди сюда!»
— Ты водишь! — еще успела крикнуть девочка, шлепая мальчика- сына плотника Уильямса, между лопаток.
— Да, батюшка, — она подлетела к нему, тяжело дыша, и, вдруг, спохватившись, кинула взгляд на белый песок неподалеку. Ее туфли, — простой, грубой, черной кожи, лежали рядом со сброшенными чулками.
— Ты подняла подол до колен, — зловеще, тихо, сказал Майкл. «Моя дочь, в день воскресный, перед тем, как идти в церковь, подняла подол до колен! Да как ты смела, Энни! Как мне теперь смотреть в глаза общине, как проповедовать? Что ты еще тут делала с этими мальчиками?
— Мы просто играли, батюшка, простите, пожалуйста, — она жарко, мгновенно, покраснела. «Я больше так не буду».
— Надень обувь, и пойдем, — коротко приказал он. Дочь шла впереди него, склонив голову в черном чепце, и он подумал: «Господи, и вправду — тяжела доля отца. А ведь мне ее надо воспитать так, чтобы она и слова не смела, сказать — иначе, что за жена из нее выйдет?».
Мэри стояла посреди чисто прибранной комнаты, держа в руках молитвенник.
— Я должен наказать нашу дочь, — коротко сказал Майкл. «Энни, иди к себе в комнату и жди меня».
Он прошел к себе в кабинет, и, взяв розги, открыл дверь ее спальни. Девочка стояла на коленях, у грубой лавки, приставленной к стене, опустив голову в руки. Он поднял подол черного платья и ласково сказал: «Это для твоего же блага, Энни, чему нас учит Писание, напомни мне?»
— Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его, — еле слышно проговорила девочка.
— Правильно, милая, — он посмотрел на красные следы от порки и подумал: «Позавчера, да.
Ну, завтра не буду, хотя нет, завтра школа начинается, наверняка, она сделает какую-нибудь ошибку».
Он размахнулся и с удовольствием услышал, как плачет девочка — тихо, жалобно, не смея пошевелиться, и стереть слезы с лица.
На церковном дворе было шумно.
— Какая прекрасная проповедь, миссис Кроу, — восторженно сказала Мэри одна из кумушек.
«Ваш муж так говорит, что заслушаешься. И вот это место, о новых людях, на новой земле, — я прямо плакала!»
— Спасибо вам большое, — улыбнулась Мэри. «Вы приходите, завтра утром, преподобный отец уезжает проповедовать к индейцам, я хочу послать с ним подарки — он ведь везет молитвенники, было бы хорошо сделать для них вышитые обложки. А мы с дочкой испечем сегодня печенье».