"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Девочка почувствовала, как болит живот, и, положив нож на мясо, сказала себе: «Я совсем немножко, правда. А все остальное маме. Очень есть хочется».
Она, было, стала отрезать маленький ломтик, как рука отчима хлестнула ее по пальцам — сильно. «Не укради, — сказал священник, возвышаясь над ней. «Или ты забыла заповеди Господни, Энни? Накрывай на стол».
— Я хочу есть, — отчаянно, безнадежно, сказал ребенок. «Пожалуйста, можно мне хоть кусочек, остальное я все маме отнесу».
— Я тебе дам, — благодушно разрешил отчим, устраиваясь на стуле. «А все остальное — мне».
— Но мама же кормит! — ахнула Энни, и ощутила, как рот наполняется слюной — солонина на его тарелке блестела и от нее поднимался острый, щекочущий ноздри запах мяса.
— Мама уже поела, — коротко сказал Майкл, посыпая кукурузу солью. «Иди сюда».
Он протянул Энни тонкий кусок солонины на острие ножа и та, сняв его, присев, шепнула:
«Спасибо».
Она положила солонину за щеку и спросила: «Можно мне выйти, я хочу доделать уроки».
Отчим оторвался от початка кукурузы и велел: «Иди!».
Поднявшись наверх, Энни тихо постучала в детскую и сказала: «Мамочка, это я». Мэри открыла дверь и дочь, протянув ей мясо, оглянувшись, сказала: «Он сейчас доест и уйдет, миссис Джоан его зовет, Рэдклифф при смерти. Я тебе спрятала два початка вареных, их он пока не считает. Как Николас?»
Изможденное лицо матери было непроницаемым, словно маска. «Все так же, — сказала Мэри, оглянувшись на колыбель. «Судороги были сегодня ночью, но утром он улыбался. И даже перевернулся».
Энни ахнула: «Ну, так это же хорошо! Ешь, мамочка, пожалуйста, тебе же кормить надо!».
Мэри посмотрела на солонину и чуть улыбнулась: «Да мне кукурузы хватает, на-ка, — она разорвала кусок и подождала, пока дочь прожует свою половину.
Девочка наклонилась над колыбелью и ласково сказала: «Здравствуй, братик!». Николас лежал на спине, и, Мэри, встав рядом с дочерью, посмотрев на младенца, горько подумал:
«Господи, Энни в его возрасте уже и ходить пыталась. Почти год, а он едва переворачивается, едва головку держит. И худой он какой, хоть молока и много у меня.
Зубов всего два вылезло».
Мальчик открыл синие глазки и, поморгав ими, улыбнулся. «Мама! — потрясенно сказала Энни, «Он ведь узнает тебя!»
— Ну конечно, — Мэри протянула руки и осторожно, аккуратно взяла сына. «Конечно, наш маленький Николас узнает свою маму, и сестричку тоже! А сейчас он поест и станет еще крепче!».
— Не станет, — горько подумала Мэри, держа в руках почти невесомое тельце. «И сосет вон как, заставлять его приходится. Родила хорошо вроде, здоровеньким, а потом судороги начались. И ведь каждую ночь почти».
Она ласково погладила головку ребенка и Энни сказала: «Вроде дверь хлопнула. Пойдем, а то остынет кукуруза».
Мэри неслышно спустилась по лестнице и замерла — муж стоял на пороге кухни.
Женщина спрятала дремлющего сына под шалью и отвернулась.
Сильные пальцы схватили ее запястье и Майкл, наклонившись, сказал: «Я же велел тебе, не носить это, — его губы брезгливо искривились, — сюда. Это Господь тебя наказал, Мэри. За твой блуд, за греховность, за развратные мысли. Ты даже ребенка здорового родить не смогла, и никогда не сможешь».
Из его рта вылетали мелкие капельки слюны. Николас обеспокоенно заворочался под шалью, и заплакал — жалобно, тонко, чуть слышно.
— Пошла вон отсюда, вместе со своим уродом, — сказал муж, и, хлестнув ее по щеке, — вышел во двор.
Энни, что стояла на лестнице, опустилась на ступеньку и тихо, горестно сказала: «Мамочка, прости меня, это я виновата».
Мэри дала сыну грудь и, присев рядом, обняв девочку за худые плечи, вздохнула: «Ничего, милая, ничего. Скоро кто-нибудь приедет, из Лондона».
— И Полли пропала, вместе с Александром, — подумала женщина, вытирая слезы дочери.
«Господи, ну пусть с ними все хорошо будет, пожалуйста».
Николас успокоился и мать, почти весело, проговорила: «Ну, давай, твоей кукурузы поедим!».
Майкл шел по узкой улице, оглядывая заколоченные дома. «Не больше полусотни человек осталось, — подумал он холодно.
— Сначала лихорадка, потом посевы не удались, а к индейцам не подступишься — ищи их в этих горах. У меня-то амбар полон, я еще осенью об этом позаботился. Нет, хватит ждать этих кораблей — Смит, как ушел той весной, так и не вернулся, Ньюпорт — тоже, надо сниматься с места. Жена моя подохнет по дороге, с уродом ее, вот и славно.
— Обоснуемся на западе, а там я и в Лондон съезжу. Надо сегодня еще одну проповедь прочитать о том, что Иисус заповедовал нам брать под свое крыло вдов и сирот, — венчаться, то есть. Я сам и подам пример».
Он усмехнулся и, завидев Джоан и Маргарет Рэдклифф, что ждали его у дома, посмотрев на них ласковыми, синими глазами, озабоченно спросил: «Как себя чувствует ваш муж, миссис Рэдклифф?».
— Он уже и не узнает никого, — худое лицо женщины исказилась в плаче. «Это та лихорадка, летняя, вернулась, ну и припасов у нас мало, конечно…»
— А она вытянулась за лето, — подумал священник, оглядывая дочку Рэдклиффов. «И не скажешь, что двенадцать. Ну, и хорошо, с нее и начну. А потом Энни, пока будем двигаться на запад, я ее откормлю. Две жены, — он чуть не рассмеялся, глядя на каштановые волосы Маргарет, укрытые грубым чепцом.
— Ну, пойдемте, — вздохнул Майкл, чуть касаясь плеча миссис Рэдклифф. «Пусть ваш муж, в его последние часы, ощутит тепло любви Христовой и поддержку своей семьи».
Маргарет едва слышно зарыдала, уцепившись за руку матери, и Майкл погладил ее по голове: «Не надо, девочка. Господь позаботится о вдовах и сиротах, обещаю тебе».