Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая
Шрифт:
– Я временно исполняющий обязанности командира… – он повернулся.
Она остригла волосы. Она стояла, в новенькой гимнастерке и юбке, в брезентовых сапогах. Серо-голубые, большие глаза взглянули на Степана, на щеках девушки запылали пятна смущения. Тонкая шея заходила ходуном, Лиза сглотнула.
– Я читал… – Степан все смотрел на нее, – читал, о перелете на Дальний Восток, об ордене. Хотел написать ей, поздравить… Но кто я такой? Майор, с пятном в биографии. Она станет депутатом Верховного Совета, или комсомольским работником. О ней в «Огоньке» писали… – Степан никому не говорил, что знаком
Лиза справилась с собой. У него было загорелое, обросшее каштановой щетиной лицо, в распухших, расчесанных укусах комаров. Сильно пахло потом, табаком и вареной бараниной:
– Ужин готовят… – отчего– то подумала Лиза:
– Меня в отдельную палатку поселят. Здесь нет больше женщин. Откуда им взяться… – лазоревые глаза майора показались Лизе уставшими.
– Младший воентехник Князева прибыла к месту несения службы, товарищ майор! – звонко выкрикнула девушка. Степан, невольно, улыбнулся:
– Хорошо, что прибыли. Идите, – он кивнул, – становитесь на довольствие, знакомьтесь с аэродромом. За ужином увидимся… – сзади болтался старшина из хозяйственного взвода, больше ничего сказать было нельзя.
Она ушла, подхватив мешок. У нее были длинные, стройные ноги, немного загоревшие под степным солнцем.
– Ордена она не носит… – понял Степан: «Но я свой тоже не ношу».
Велев себе не думать о ее ногах, он оправил гимнастерку. Отдых заканчивался. После ужина летчики поднимались в воздух.
Аршан
Полковник Исии настоял на размещении временной базы отряда 731 не в Хайларе, самом крупном городе поблизости от линии фронта, а на склоне Хинганских гор, в уединенном уезде Аршан. Штаб японских войск находился рядом с Халхин-Голом, в Джинджин-Сумэ. От поселка до позиций на берегу реки было около тридцати километров, что давало преимущество перед русскими. Тамцаг-Булак располагался в четыре раза дальше. Русские спешно построили железнодорожную ветку, хотя пути доходили только до Баян-Тумена. Для самолетов расстояние препятствием не было, но пехоту и танки русским приходилось бросать маршем, в жарком, степном лете. С японской стороны войска вступали в бой, что называется, с колес.
Исии почти все время проводил в Харбине, на основной базе. Полковник плохо знал Внутреннюю Монголию. Готовясь к отлету в Аршан, профессор Кардозо весело заметил:
– Вы удивитесь, коллега, насколько преобразилась эта часть страны. Ваше влияние на Маньчжоу-Го пошло государству на пользу… – влиянием, профессор Кардозо, деликатно, называл оккупацию.
Дороги здесь, действительно, оказались отменными. Пути дотянули до станции Халунь-Аршань. До линии фронта оставалось каких-то полсотни километров. Они с профессором Кардозо, конечно, летели на самолете. Врачи прибыли в Джинджин-Сумэ в мае, до начала крупных военных действий. Требовалось организовать базу и подготовить, как его называл Исии, курьера. Участие профессора Кардозо в исследованиях стало личной инициативой Исии. Полковник не хотел демонстрировать присутствие иностранца, гражданского лица, в отряде. Для всех, профессор Кардозо, уехал отдыхать на морской курорт в Даляне. Давид, действительно, отправил Элизу и Маргариту в хороший особняк, снятый до конца осени. Он объяснил жене, что едет обратно в Маньчжурию.
– Не стоит возить туда маленькую… – Давид показывал Элизе ухоженный сад, с мраморным фонтаном, с бассейном, где плавали золотые рыбки, – летом в степи очень жарко… – Элиза ходила по паркету красного дерева, среди лакированной мебели. В коттедже для слуг жила семейная пара, горничная, она же няня, и отличный повар. Гранитная лестница вела с откоса холма на просторный пляж, белого песка.
– Здесь, как в Остенде, – небрежно сказал муж, – море холодное. Однако Маргарите полезно подышать здоровым воздухом. Тебе, кстати, тоже… Путешествия не прибавляют красоты… – Элиза почувствовала, слезы на глазах.
Она провела в Мон-Сен-Мартене зиму, и улетела в Харбин после Пасхи. У Маргариты резались зубы. Девочка, безостановочно, кричала все десять дней полета. Давид встречал их в аэропорту, на лимузине. Элиза надеялась, что она сможет отдохнуть хотя бы в машине. Муж поцеловал ее в щеку:
– Я соскучился, милая. Я должен вернуться в лабораторию… – он посмотрел на часы, – но я ожидаю хорошего обеда, в честь твоего возвращения. Я снял квартиру, – добавил Давид, – нельзя все время есть в ресторанах. Уборщицы я не нанимал, – он улыбался, – ты ведь приехала… – в квартире, на паркете, лежал пепел, в ванной муж разбросал грязное белье. В лаборатории и госпитале Давид настаивал на полной, безукоризненной чистоте, но дома, как говорил муж, можно было позволить себе расслабиться.
Элиза, не присев, кое-как устроила Маргариту в шали от Hermes. Дочь часами висела на груди. Убрав комнаты, Элиза занялась стиркой, а потом спустилась вниз. На пальцах объяснившись с швейцаром, она пошла за провизией. На аэродроме, муж передал ей деньги:
– Я питался на ходу. Но теперь ты обо мне позаботишься. Моя девочка выросла… – заворковал он, пристально оглядывая Маргариту. Дочь затихла. Элиза испугалась:
– Она, конечно, отца забыла. Она младенец еще… – Маргарита недовольно захныкала. Давид посчитал зубы:
– Развитие в норме. Я надеюсь, ты посещала врача, в Мон-Сен-Мартене? – требовательно спросил он:
– Хотя какой врач, в рудничной больнице… – молодой доктор Гольдберг приехал из Брюсселя. Он почтительно вскакивал каждый раз, когда профессор Кардозо заглядывал в кабинет.
– Но у меня все хорошо… – удивилась Элиза. Она решила ничего не говорить мужу о ложном крупе, и о том, что видела в Амстердаме Эстер. Когда Маргарита выздоровела, Элиза уехала в Мон-Сен-Мартен. Женщины больше не встречались.
– Не у тебя, – наставительно заметил муж, идя к лимузину. Он отдал Элизе девочку:
– Поменяй ей пеленки, в машине. Я много раз говорил, что ребенка надо регулярно осматривать. Ты, как мать, обязана следить… – Элиза послушно кивнула:
– Мы ходили к доктору Гольдбергу, каждый месяц. Он лечит маму. Ей, кажется, лучше… – жена перекрестилась. Давид скрыл зевок.
Баронесса, действительно, оправилась. Виллем, наконец-то, прислал телеграмму из Конго. Он собирался еще год провести в Африке, а потом вернуться в Рим. Брат начинал занятия в Папском Грегорианском университете, готовясь к посвящению в сан.