Вельяминовы. Время бури. Книга вторая
Шрифт:
– Вы знаете… – он помолчал, – нас привезли сюда в закрытых машинах. Я понятия не имел, как выглядит местность… – равнина была плоской, унылой, на горизонте поднимались холмы. Людвиг надел очки: «Городок. Я вижу шпили, крыши…»
Аарон позволил себе выдохнуть:
– Дахау, герр Майер. Оттуда ходит поезд в Мюнхен. Вы отдохнете, и мы покинем рейх. Поедем в Прагу, к вашей жене… – Аарон заставил себя не запинаться, – к детям… – Людвиг замер:
– Мы хотели, собирались. Клара, бедная моя девочка, как ей было одиноко. Должно быть, осенью, она еще не была уверена… – Людвиг, неожиданно, сказал:
– У нас одна дочка, Адель… – незнакомец вздохнул:
– Пойдемте, герр Майер… – он огляделся:
– Такси разъехались. Здесь минут сорок, пешком. Холодно, правда… – шляпу Людвигу не вернули, сославшись на то, что вещь отсутствовала в описи предметов, изъятых при аресте. Шляпы, действительно, не было. Людвиг оставил ее в номере, с шарфом и перчатками, намереваясь забрать их после завтрака. Пальто он взял вниз. Хозяин дешевого пансиона экономил на отоплении, в столовой было зябко.
– Я потерплю… – незнакомый мужчина снял шляпу.
Он размотал шарф, стащив перчатки:
– Держите. Я хочу, чтобы госпожа Майерова и дети увидели вас в добром здравии. В Дахау я вас накормлю, перед поездом… – они шли по грязной, в разъезженном снегу, обочине дороги. Тучи над головой потемнели. Аарон поежился, чувствуя задувающий за воротник пальто ветер. Рав Горовиц начал говорить.
Майер затих, слушая его:
– Вы не коммунист… – мужчина остановился, – рав Горовиц, вы рисковали жизнью, чтобы меня спасти. Вы подделали документы, нелегально приехали сюда. Вы еврей, в конце концов. Это опасно для вас, почему… – Аарон смотрел вперед:
– Никогда он не узнает правды. Так лучше, для всех. Клара его любит, а у него лицо светится, когда он говорит о жене, о дочери… – протянув Майеру сигареты, он прикрыл ладонями огонек зажигалки. Руки застыли.
– Надо в Мюнхене его одеть, – напомнил себе Аарон:
– С него все сваливается, он с иностранным паспортом, без визы. Незачем привлекать внимание. Аарон посмотрел в темные, так похожие на его собственные, глаза. Он услышал тихий шепот Клары: «Хорошо, так хорошо…». Рав Горовиц заставил себя не вспоминать запах ванили, на теплой кухне, веселые голоса девочек, Пауля с котом на коленях, листающего учебник: «Пусть они будут счастливы. Она будет счастлива».
– Кто спасает одну человеческую жизнь, тот спасает весь мир, – Аарон вытер глаза:
– Дым попал, герр Майер. Вы теперь отец троих детей… – он увидел улыбку на худом лице:
– Он улыбался на фото, с Кларой. И она тоже. Господи, как больно… – Майер протянул ему руку:
– Я не знаю, как вас благодарить, рав Горовиц. За все… Трое детей… – они пошли дальше. Людвиг рассказывал Аарону о смерти герра Рейнера:
– Он беспокоился, о Пауле. Конечно… – Майер замедлил шаг, – конечно, он будет нашим сыном, Сабина, дочкой, как иначе? Рав Горовиц, то, что вы делаете, дети, которых вы из Праги вывезли…
– Я был не один, герр Майер, – почти весело отозвался Аарон, – мне помогали. Надо всегда помнить, что хороших людей больше. Обещаю, что мы вас отправим куда-нибудь в спокойное место. Будете преподавать, госпожа Майерова… – он чуть не сказал: «Клара», – в театр устроится. Дети учиться пойдут. Пауль не такой ребенок, как все. Ему надо жить в семье, надо, чтобы о нем заботились…
– Всегда, пока мы живы… – кивнул Людвиг. Они миновали поворот. Каменная, серая стена Дахау почти скрылась из виду:
– Птицы, – сказал Майер, – они залетали, в лагерь. Кружились над головами. Мы на них не смотрели, рав Горовиц. Слишком… – он махнул рукой: «Солнце вышло, над холмами».
Зимний, слабый, диск терялся в снежной дымке. Крылья белых, голубей играли золотом. Птицы пропали где-то над равниной. Аарон кивнул вперед:
– Пойдемте. Вам надо поесть и лечь спать, в пансионе, в Мюнхене. Завтра купим одежду и поедем домой.
– Домой… – повторил Людвиг.
Солнце скрылось, они шли, пряча лица от ветра. Навстречу ехала блестящая, черная машина. На капоте трепетал нацистский флажок. Аарон оглянулся:
– Они покинут Прагу, а ты останешься, рав Горовиц. Будешь делать все, что в твоих силах, пока возможно. И даже дальше… – Аарон увидел на крыле машины надпись: «Feldgendarmerie», под раскинувшим крылья, прусским орлом. Опель исчез за воротами лагеря.
Макс нашел младшего брата на поле, рядом с лагерной псарней. Здесь тренировали собак. К вечеру подморозило, тучи разогнал ветер, на темном небе мерцали первые звезды. Полигон заливало белое сияние электрических прожекторов. Отто стоял в серой шинели, без фуражки. Короткие волосы мерцали в мощных лучах, перекрещивающихся на поле. Доктора фон Рабе разбудил вестовой, из медицинского блока. Начиналось совещание.
Отто разлепил глаза:
– Я помню, Мальро был здесь. Он меня в постель укладывал… – в крохотной ванной, Отто плеснул водой в лицо, – почему я днем заснул? Но я устаю, много работы… – дел у врачей хватало. Кроме рутинного осмотра новых заключенных, умерщвления асоциальных элементов и стерилизации, они налаживали программу исследований. Отто хотел, чтобы, перед его отъездом в Берлин, и в тибетскую экспедицию, все было готово. Постель оказалась смятой, но его одежда была в порядке. Голова, немного, отяжелела:
– Неужели все случилось? Мальро человек моего толка, несомненно. Или ничего не произошло? Не знаю… – Отто, быстро, переоделся:
– Больше не стоит рисковать. В Тибете я найду арийскую девственницу, вылечусь, привезу ее в Берлин. Родятся дети… – отец, иногда, смешливо говорил Максу, что тому пора жениться. Штурмбанфюрер отмахивался:
– Не с моей работой, папа. Впереди война, сейчас надо думать о других вещах… – Отто знал, зачем брат навещает Дахау, и кто содержится, в Блоке Х. Обедая с Максом в Мюнхене, Отто, недоуменно, заметил: