Вельяминовы. Время бури. Книга вторая
Шрифт:
– Смотри, – он указал на горизонт, – Леринские острова. Когда мы уходили в Аяччо, ты спала, не видела их… – пахло знакомо, уютно, теплым, пряным сандалом. Большая, до черноты загорелая рука лежала на штурвале. На Корсике они жили на яхте, место было уединенным. Аннет загорала, купалась, учила новую роль. Девушка рисовала и ездила на велосипеде в деревню, за продуктами. Она готовила баранину и кролика, жарила рыбу, резала салаты и пыталась не плакать:
– Теодор меня бросит, рано или поздно. Он богатый, известный человек, ему почти сорок. Он хочет семью, детей. Понятно, что не с калекой, такой, как я… – Аннет ничего ему не говорила. Для
Девушка отогнала эти мысли, положив голову на его плечо: «А где мы ночуем? Или сразу после Монте-Карло уйдем на Корсику?»
– Еще чего, – Федор поцеловал темные локоны, – я снял номер люкс, в «Карлтоне». Повстречаешься с журналистами, навестишь магазины… – Аннет закатила глаза:
– Необязательно покупать новое платье, для одного обеда. Я возьму напрокат. Здесь открыли салон, продающий вещи мадам. В следующем году проведут первый кинофестиваль. Сюда модные дома начали подтягиваться… – министр искусств и образования предложил организовать ежегодный смотр французского кино, в Каннах.
Федор коснулся губами ее руки:
– Нет, дорогая моя. Мы в Каннах всего три дня, потом останемся в корсиканских дебрях до октября. Я намерен тебя побаловать… – смуглая, нежная щека покраснела: «Ты меня балуешь, Теодор».
– Мало, – отозвался Федор, ведя яхту к причалу.
У бассейна отеля Негреско, в Ницце, было тихо. Постояльцы, после завтрака, уходили на собственный пляж гостиницы. Лазоревая вода едва колыхалась под жарким ветром. Максимилиан фон Рабе сидел, закинув ногу на ногу, покуривая сигарету, любуясь блеском бриллианта в золотом перстне. После создания протектората Богемии и Моравии, Макс привез домой, в Берлин, багажник картин и драгоценностей. В галерее висели эскизы Рубенса, небольшой, но дорогой Франс Халс, и несколько работ барбизонской школы. Макс нетерпеливо ожидал начала вторжения в Польшу. Коллеги, побывавшие на востоке, говорили об отличных коллекциях в Кракове и Варшаве. Он подарил братьям и отцу антикварные, золотые запонки, а Эмме, на свадьбу, приготовил жемчужное ожерелье.
Сестра, правда, пока носила только значки со свастикой и простые часы, на кожаном ремешке, но Макс улыбнулся:
– Ей пятнадцать лет, в ее возрасте надо быть скромной. В любом случае, когда Эмма выйдет замуж, Германия станет властвовать над миром… – старинный перстень с бриллиантом в два карата Макс тоже нашел в Праге, на складе реквизированного у евреев имущества. Отец и Генрих, с удовольствием, носили запонки, а Отто подарок еще ждал. Экспедиция Шефера находилась на пути в Берлин. Штурмбаннфюрер вспомнил:
– Четвертого августа они прилетают. Гиммлер их лично встречает, в Темпельхофе. Отто очередное звание получит, наверняка… – Макс посмотрел на швейцарский хронометр:
– Первое августа. Месяц остался… – Отто сразу отправлялся в Польшу. Было принято решение о постройке, на территориях, отходящих к рейху, концентрационных лагерей, большего размера, чем те, что сейчас работали в Германии. Опыт Отто в организации медицинских служб, был незаменим.
Гиммлер протер очки:
– Для Генриха я делаю исключение. Он, пока не знает о новом назначении… – рейхсфюрер подмигнул Максу, – но приказ я подписал. Строительно-хозяйственное управление ответственно за возведение лагерей. Новоиспеченный унтерштурмфюрер фон Рабе станет куратором группы математиков… – брата переводили в СС в сентябре, с началом польской кампании.
Поляки, спешно, заручились, помощью запада, но аналитики предполагали, что Англия и Франция войска в Польшу отправлять и не думают. Вся война не должна была занять и двух месяцев, учитывая то, что с востока в Польшу входил Сталин. После Польши армия и Люфтваффе собирались повернуть на запад и север, введя войска в Бельгию, Голландию, Данию и Норвегию. В Норвегии стоял завод тяжелой воды, а в Копенгагене жил нобелевский лауреат Нильс Бор, весьма интересовавший Макса. Гейзенберг, правда, встретившись с Максом в Берлине, заметил:
– Вряд ли Бор, добровольно, пойдет на сотрудничество. Он упрямый человек. Разве что дать ему статус почетного арийца… – мать Бора была еврейкой. Вспомнив обрывки сертификата, тонкие губы, изогнувшиеся в презрительной гримасе, Максимилиан сухо сказал: «Посмотрим».
Он летал на полигон Пенемюнде каждый месяц, проводя с 1103 несколько дней. Скромное здание окружали три ряда колючей проволоки, и ограда, под электрическим током. Окно спальни выходило на плоские, серые волны. У 1103 было ровно десять метров белого песка, немного сухих, шуршащих камышей, и пять метров палисадника до вышки часового. Здесь росла низкая, изогнувшаяся под ветром балтийская береза. Доставив 1103 на север, Макс хотел приколотить к дереву скворечник. Штурмбанфюрер любил уют, и хотел слушать щебет птиц. В Пенемюнде, на вечных ветрах, никто, кроме чаек, не жил. Птицы кружились, жалобно крича, над черепичной крышей коттеджа 1103.
Коротко стриженые, рыжие волосы пахли солью и табаком. Она лежала на боку, повернувшись к нему худой спиной. Макс целовал выступающие лопатки, веснушки на плечах, прижимал ее к себе:
– Спокойной ночи, моя драгоценность… – Макс не рисковал сном в ее постели. При визите, он каждый раз, внимательно обыскивал комнаты и заключенную. Уходя, он махал охраннику. В коттедже выключали свет. Электричество для 1103 подавали по заранее утвержденному расписанию. Макс не хотел неприятных сюрпризов.
Она пока отказывалась заниматься атомным проектом, работая над материалами группы фон Брауна. Макс был уверен, что рано, или поздно, сломает 1103. Заключенная проектировала новый, сверхдальний летательный аппарат, способный пересечь Атлантику, с ракетами на борту. В преддверии атаки на США, о которой говорил фюрер, конструкция была особенно важна.
Штурмбанфюрер приносил на узкую кухоньку 1103 чайник и маленькую электрическую плитку. Он варил ей кофе, жарил омлеты и тосты:
– Тебе надо хорошо питаться, дорогая. Ты важна для рейха, помни… – глаза цвета жженого сахара смотрели мимо него. 1103 с ним почти не разговаривала, но Максу такое было неважно. Штурмбанфюрер обещал разрешить ей, в случае успешной работы, прогулки по десяти метрам пляжа, по мелкому, холодному прибою:
– Ты сможешь пробежаться босиком по песку… – он тяжело дышал, целуя плоскую грудь, – сможешь выйти из дома, постоять на берегу… – охрана получила приказ стрелять на поражение, в случае, если 1103, хотя бы попытается, без сопровождения, покинуть коттедж. Макс брал ее на пляж, разрешая зайти в море по щиколотку. Он смешливо думал:
– Словно собака, на невидимом поводке. Я ее приручу, обещаю… – потушив сигарету, он взял блокнот. После окончания польской кампании, Максимилиан собирался вернуться в Рим, и нажать на проклятых попов. Штурмбанфюрер чувствовал, что они прячут сведения, важные для инженеров и ученых рейха.