Вельяминовы. За горизонт. Книга 3
Шрифт:
– Надо и нам такую завести, – решил Гольдберг, – но ведь они дорогие и занимают почти целую комнату. Правление выделит фонды только для одной машины и поставят ее явно не в больницу. Придется, как и раньше, стучать на машинке под копирку… – искривленные, ловкие пальцы, шелестели страницами. Судя по заключению американских врачей, кузен Теодор мог вполне увидеть новый век:
– Осталось сорок лет, – подумал Гольдберг, – мне пойдет девятый десяток. Надо тоже бросить курить… – с малышкой в доме он курил только во дворе или в кабинете.
– Папа прислушался к моим и маминым просьбам… – вспомнил Гольдберг письмо Марты, – тем более, Петька отлично играет в баскетбол. Он может претендовать на спортивную стипендию для университета. Папа оборудовал в особняке, в Сиэтле, гимнастический зал. Теперь они с Петей занимаются вместе… – судя по фотографиям с западного побережья, Теодор выглядел отлично:
– Операция ему не понадобилась, и хорошо, что так… – Гольдберг прислушался к бубнящему диктору, – опять какие-то неприятности в Конго…
Под историей болезни Теодора лежал черновик статьи Маргариты о лечении африканских лихорадок. Будущая доктор Кардозо ссылалась на инцидент, приведший к смерти ее предка, в девятнадцатом веке:
– Она заказала документы из архива Лейденского университета. Аутопсии не делали, тела Шмуэля и Авиталь предали огню. То есть делали, Шмуэль вскрывал труп жены, находясь при смерти… – Гольдберг передернулся:
– Ясно, что он заразился при аутопсии скончавшегося на корабле матроса. Вирус более смертелен, чем чума, но он хотя бы не передается по воздуху. Однако наверняка есть и другие вирусы… – матроса укусила больная обезьяна:
– Маргарита очень осторожна, она врач моей выучки… – напомнил себе Эмиль, – она следит за такими вещами… – дверь тихонько скрипнула, он услышал робкий голос:
– Месье Гольдберг, я чаю заварила, не хотите… Есть лимон, свежие сливки, выпечка… – при детях Лада называла его по имени:
– Наедине она так не делает… – Эмиль вернул очки на нос, – мы вообще редко остаемся наедине. Я принимал у нее роды, я все видел… – он разозлился на себя:
– Как врач, и никак по-другому. Не думай об этом, вы даже в одной комнате нечасто бываете вместе… – дети считали, что Лада спит отдельно из-за малышки.
Не думать было невозможно. На него пахнуло ванилью, Лада пристроила поднос на краю стола:
– Мильфей и крем-карамель… – она смутилась, – я помню, что вы любите крем-карамель… – Гольдберг бессильно понял:
– Что я люблю рыбный суп, она тоже помнит. Она варит уху с русскими пирожками… – она комкала ворот кашемирового кардигана:
– Мишелочка спит… – Эмиль привык слышать русское, ласковое воркование Лады над дочерью, – а я читала, и вот… – Лада не знала, что сказать дальше:
– Он мне откажет, – испуганно подумала женщина, – как Густи отказала Виллему. Он меня не любит, он женился на мне из порядочности. Мишелочка дочь человека, пытавшегося его убить, лишившего его жены и детей, а он… Эмиль, считает ее своим ребенком. Девочка подрастет, начнет говорить, назовет его папой…
Лада не хотела покидать большой дом со скрипучими лестницами, с потрепанным коврами и мраморными каминами, с игрушками двойняшек и садом на заднем дворе:
– Весной Мишелочка поднимется на ноги, сделает первые шаги. Я буду сидеть на крыльце с вязанием. Она сначала пойдет, а потом побежит за Гаменом… – теплая рука Лады коснулась его руки:
– Может быть, – неуверенно сказала женщина, – у Виллема и Густи еще все получится. Они молоды, месье Эмиль… – он отпил крепкого, на травах чая:
– Они да, мадемуазель Лада… – наедине Гольдберг всегда называл ее именно так, – они да, а я нет… – он не успел больше ничего сказать. Мягкий палец коснулся его губ. Наклонившись, Лада поцеловала седой висок:
– Не надо так говорить, месье Эмиль, то есть Эмиль… – шепнула девушка, – вы всегда останетесь для меня молодым. Пожалуйста, не надо меня отталкивать, я больше не могу, не могу…
Чашка, опрокинувшись, залила чаем истории болезни. Пепельница полетела на ковер, Лада оказалась у него в объятьях.
Париж
Венок красных гвоздик осенял искрящуюся бронзой табличку: «Барон Мишель де Лу, командор ордена Почетного Легиона, кавалер Ордена Освобождения и Военного Креста. 1912 – 1960. Resurgam».
Осеннее солнце играло в лужах на усыпанной гравием дорожке, золотило палые листья на зеленом газоне. Забил кладбищенский колокол. Перекрестившись, Джо поправил трехцветную ленту на венке:
– На похороны пришел весь Париж, – юноша вздохнул, – во главе с президентом и членами кабинета. Выступали ветераны Сопротивления, художники, писатели. Дедушка Теодор прилетел из Америки… – он помолчал:
– Мама была на успокоительных лекарствах. Даже не знаю, как я поеду в Африку. Пьеру всего четырнадцать лет… – Джо замялся, – не хочется оставлять его одного с… – Джо хотел сказать правду, но оборвал себя:
– Во-первых, я не врач. Доктора утверждают, что мама в порядке. Во-вторых, дедушка сказал, что так будет лучше… – дед и тетя Марта, с дядей Максимом и детьми, тоже приехали на торжественное погребение. Семья остановилась в квартире на рю Мобийон:
– Мама даже тогда не сменила гнев на милость, – вспомнил Джо, – она отказалась встречаться с тетей Кларой… – дед повел его в Aux Charpentiers, к месье Жиролю. За луковым супом Джованни заметил:
– Надо понять твою мать… – он ласково коснулся плеча Джо, – Мишель погиб от рук беглых нацистов. Ясно, что она тоже боится за свою жизнь…
После похорон Лаура наотрез отказывалась покидать квартиру на набережной Августинок. Джо договорился о доставке провизии. Они втроем, с Пьером и Ханой, убирали апартаменты: