Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Я действительно был студентом, – заметил он Матильде, – только в университете появлялся редко. Сейчас никто не будет разбираться, что случилось почти тридцать лет назад. Мою папку из канцелярии Дахау я лично сжег после освобождения лагеря… – уложив бутерброды в холщовую кошелку, Матильда услышала топот ног по коридору:
– Мы сейчас придем… – младший Герберт всунул влажную голову на кухню, – мы с Альбером купались, а Микеле ленивец… – подросток хихикнул, – он предпочел поваляться в постели… – терраса виллы Ферелли выходила на
– Поторопитесь, – велела Рита парню, – ваш поезд отходит через час. Такси до станции я вызвала, но вам надо как следует поесть… – ребята поскакали на второй этаж:
– Матушка Альбера вовсе им не интересуется, – недовольно подумала Рита, – она из тех женщин, которым важны мужья, а не дети. Это ее второй муж, первый умер после войны. Второй тоже богатый человек, еще и с титулом… – Рита относилась к Альберу, как к собственному сыну:
– Они с Микеле не разлей вода. Их поездка в Мон-Сен-Мартен удалась, они вернулись в хорошем настроении… – оглядывая стол, Рита спросила:
– Были вы в Мон-Сен-Мартене, синьора Штрайбль… – Матильда перекрестилась:
– Пока не добрались. Но надо съездить туда, в Лизье и в Лурд, к реликвиям святой Терезы… – Матильда не могла избавиться от странного чувства:
– Фрау Ферелли мне кого-то напоминает… – фрау Штрайбль знала эти черты лица, – ерунда, она итальянка, а не еврейка. Хотя ее предки могли креститься, в Берлине много евреев так делало. Ладно, какая мне разница… – налив себе кофе, Матильда закурила длинную сигарету в серебряном мундштуке:
– С голода они не умрут, – заметила женщина, – в Риети, наверняка есть магазины и рынок… – Рита кивнула:
– В горах остались фермы, где делают такой пекорино, какой в городах не достать. Салями у них тоже домашняя, мальчишки поедят вволю. Сливы поспели, персики в самом соку… – смахнув невидимые крошки с мраморного стола, Рита крикнула: «Мальчики, завтрак готов!».
Огонь костра уходил гудящим столбом в усеянное крупными звездами небо, освещая брезент легких палаток. Накинув на плечи армейское одеяло, Микеле подвинул бревно ближе к центру пламени:
– Не волнуйся, – мягко сказал Абу Аммар, – мы не замерзнем. Видишь, – он пошевелил угли палкой, – здесь три головни. Две бы сгорели, а три согреют нас до рассвета…
Ладони Микеле пахли порохом, тело разламывала сладкая, знакомая ему по походам усталость. Он мимолетно вспомнил синьорину Лауру:
– Дурак я был, что пытался ее сюда пригласить, – усмехнулся юноша, – она бы здесь и часа не продержалась. И она бы не пришлась ко двору, Абу Аммар ненавидит евреев…
В перерыве между стрельбами инструктор рассказывал о борьбе палестинцев за свою землю:
– Я ненавижу не евреев, – поправил он Микеле, – а израильтян. Именно они отняли у нас страну предков. Но евреи поддерживают друг друга, – его глаза блеснули холодом, – даже тем евреям, что живут в Европе или Америке, нельзя доверять.
– И вообще, девчонкам здесь не место. То есть настоящим подругам мы рады, но синьорина ди Амальфи никогда бы не разделила наши идеи…
Микеле и ребята с Ближнего Востока переводили лекции и распоряжения Абу Аммара. Сойдя с поезда в Риети, за день они сделали пешком больше двадцати километров, миновав по дороге всего одну ферму:
– Отличное место, – Абу Аммар одобрительно оглядел заросшее соснами уединенное ущелье, – здесь никто не услышит ни выстрелов, ни взрывов… – взрывами они собирались заняться завтра. К стволам сосен прикрепили испещренные следами от пуль, грубо нарисованные, самодельные мишени:
– Герберт меткий парень, – весело подумал Микеле, – Альбер от него тоже не отстает. Но Абу Аммар больше всех хвалил именно меня… – Микеле гордился, что инструктор выделяет его из остальных ребят. За обедом, с кусками деревенского пшеничного хлеба, с помидорами и оливками, они слушали лекцию араба о Катастрофе, как он называл изгнание палестинцев со своих земель:
– Евреи трясут перед миром своими якобы страданиями во время войны… – Абу Аммар поднял палец, – однако они замалчивают тот факт, что именно их стараниями мой народ превратился в гонимое ветром перекати-поле… – араб говорил страстно, расхаживая перед замершим кружком парней, – евреи заставили нас бросить дома и сады, а теперь они пользуются плодами нашего труда. Они все капиталисты… – Абу Аммар остановился, – даже не капиталисты, а рабовладельцы. Для них мы хуже скота, в сорок восьмом году они вырезали всех палестинцев без разбора, от стариков до грудных младенцев…
Поверх походной куртки Абу Аммар наматывал арабский, черно-белый платок, куфию. У Микеле тоже появился такой, вместе со значком, с изображением палестинского флага. Он незаметно взглянул на инструктора. Абу Аммар пристраивал на ломоть хлеба кусок пекорино:
– Оливки у вас хорошие, – он облизал пальцы, – но с нашими все равно не сравнить. Но сыр похож, хотя он у нас мягкий и белый… – Микеле кивнул:
– У нас тоже такой есть, рикотта. Надо достать мяса, ты не ешь салями… – Абу Аммар откусил сразу половину ломтя:
– Если встретится на пути еще одна ферма, можно купить куриц. Я зарежу птицу и вас тоже научу… – в ущелье они отыскали чистый родник. Абу Аммар варил кофе на арабский манер, в закопченном медном кувшинчике, с толикой привезенных специй:
– Вкус дома, – ласково улыбнулся он, – в скитаниях важно носить с собой часть утерянной родины, пусть даже если это только кофе… – араб не упоминал о том, где сейчас его семья:
– Он набожный, молится с нашими студентами из Северной Африки, из Сирии… – подумал Микеле, – наверное, у него есть жена и дети… – словно услышав его, Абу Аммар заметил: