Вендетта по-русски
Шрифт:
— То получается, что вы погорячились, Константин, — мягко сказал Панченко.
— Да-а, — протянул я.
— Даже родственники покойного Леонова склонны считать это несчастным случаем. Он уже давно пил, все это подтверждают. Бывшая жена говорит, что рано или поздно нечто подобное должно было случиться. Или машина, или кирпич на голову, или пьяная драка…
— Бывшая жена? — переспросил я, чувствуя, как смутное воспоминание шевельнулось в голове, прорываясь из-под пелены, которой была покрыта большая часть событий той ночи.
— Ну да, — кивнул Панченко. — Они как раз развелись
— Угу, — сказал я. Сообщение Панченко не добавило ничего существенного в мои знания о Паше Леонове. Он говорил что-то о своей жене… Ну и что?
Ничего. Вроде как бы жаловался на нее. Ну и что? Все жалуются. Особенно после двух бутылок водки.
Панченко некоторое время смотрел на мое задумчивое лицо, ожидая, когда я покину кабинет и перестану донимать занятого человека. Но я думал не о Панченко, я думал о Леонове и его жене, стараясь что-то вспомнить, стараясь из обилия бесполезных воспоминаний высеять крупицы действительно ценных сведений… Что-то там было еще. Нечто, заставившее меня насторожиться.
Нечто, из-за чего слова Панченко о возможном убийстве Леонова упали вчера на подготовленную почву. Я был готов услышать нечто подобное. И подготовил меня к этому сам Паша Леонов, Он мне что-то сказал. Что?
— Не буду вас больше задерживать, — громко произнес Панченко. — Еще раз спасибо за помощь. Всего хорошего.
Я непонимающе смотрел на него, поглощенный своими мыслями, и лишь по губам догадался о смысле произнесенного капитаном предложения. Всего хорошего.
— До свидания, — я торопливо вскочил со стула. — Если что-то новое выяснится…
— Конечно, — деловито кивнул Панченко. — Мы вас поставим в известность.
На его круглом лице было написано при этом, что черта с два он со мной свяжется. Он был счастлив, что я ухожу из кабинета и из этого дела. Панченко привык сам принимать решения, без разных там советчиков со стороны. Что ж, я мог это понять.
Напоследок он все-таки решил поразить меня своей осведомленностью, дававшей ему право пренебрегать моими скромными усилиями.
— Кстати, — почти безразличным голосом произнес он. — Вы в курсе, что Леонов в свое время работал в ФСБ?
Я остановился у двери. Обернулся к Панченко и отрицательно покачал головой.
— Его потом уволили оттуда, — сообщил Панченко, — И он запил.
— И что это меняет?
— Ничего, — Панченко пожал плечами. — Как показывает опыт, пьянство одинаково вредно как для бывших сотрудников ФСБ, так и для простых граждан, — и он со значением посмотрел на меня.
Я прикинулся, что ко мне эта тирада не имеет ровным счетом никакого отношения.
На звук открываемой двери из соседнего кабинета выглянул Генрих.
— Ага, — довольным тоном произнес он. — Возвращение блудного попугая.
Я не ответил. Просто толкнул дверь и вошел внутрь. Это крыло некогда процветавшего проектного института теперь сдавалось под офисы. На четвертом этаже было всего две комнаты — одну снимал Генрих, вторую — я.
Генрих повесил на своей двери табличку «Юридическая консультация», моя дверь оставалась девственно чистой.
То есть таблички на ней не было. Обычная дверь. То, что было за ней, Генрих гордо называл «офис». Мне казалось, что это слишком сильный комплимент комнате в двенадцать квадратных метров. Впрочем, помещения отыскал именно Генрих, и, дай ему волю, он бы называл эти две комнатки апартаментами.
У Генриха была самостоятельная юридическая практика, плюс к этому он был соучредителем и юрисконсультом в моем агентстве. Таким образом, в агентстве нас было двое. И каждый сидел в отдельном кабинете. Очень удобно, чтобы не возненавидеть друг друга. Если точнее — чтобы не возненавидеть как можно дольше.
Отличия двух комнат начинались с табличек на двери (вернее — с отсутствия таковой на одной из дверей) и продолжались внутри. Генрих умудрился втиснуть к себе набор австрийской офисной мебели, компьютер, факс и ксерокс. Я как-то намекнул ему, что если прикрутить под потолком стул, то туда вполне можно посадить секретаршу. Будет забираться по лестнице каждое утро. А чтобы раньше времени не сбегала домой, лестницу сразу же убирать. Но Генрих в очередной раз проявил скупость и сэкономил на секретарской зарплате.
В моем, с позволения сказать, «офисе» из мебели был один продавленный кожаный диван, который я самолично стащил в другом крыле института и приволок к себе. На нем можно было сидеть, лежать, вести деловые переговоры, пить пиво, делать гимнастические упражнения, заниматься сексом, спать, читать, смотреть в потолок. Все эти виды развлечений я перепробовал. За одним исключением — гимнастических упражнений я не переваривал.
Само собой разумеется, что, поскольку я мог все делать на диване, другая мебель мне не понадобилась. Телефон я поставил на пол, и если собирался вздремнуть, то легким движением ноги заталкивал его под диван.
Пробудившись, не менее легким и изящным движением я дергал за провод, извлекая пыльный аппарат на свет Божий.
Генрих смотрел на этот диван со смешанным чувством ужаса и презрения.
Мне же иногда приходилось жить на диване сутками. Я к нему привязался.
Поэтому, войдя в свой офис после трехнедельного отсутствия, я первым делом повалился на диван, положил ноги на боковину и блаженно вытянулся.
— Приятно посмотреть, — ехидно проговорил Генрих, заглядывая в комнату.
— И кто же сподобился вернуть тебя к жизни, а? Кто вправил тебе мозги? Лена, не иначе?
Этот человек мог испортить все одним словом. И испортил.
— Чтобы я больше не слышал этого имени в этих стенах, — проинструктировал я Генриха с дивана.
— О-о-о! — Генрих понимающе закатил глаза за стеклами очков в позолоченной оправе. — Трагедия на личном фронте… Но теперь кризис преодолен, Костя? Ты снова приступил к делам?
— Считай, что так, — мрачно кивнул я. — Радуйся, кровосос. Эксплуататор трудового народа.
— Вот список поступивших предложений для трудового народа, — сказал Генрих и неожиданно резко швырнул в меня записной книжкой. Я поймал. — Ознакомься и выбери, чем будешь заниматься. Чем быстрее, тем лучше.