Вендиго (сборник)
Шрифт:
— Почему же?
— Содержание того, что я диктовал, как-то странно исказилось — конечно, это был мой текст, но я вкладывал в него иной, совсем иной смысл. Я не на шутку испугался: изменились сами чувства — когда мои герои дурачились и разыгрывали друг друга, отчего-то возникаю какое-то тягостное ощущение. Чуть ли не в каждой фразе сквозил жутковатый подтекст. Ума не приложу, откуда он взялся. Да, рассказы были смешны, но в то же время причудливы и ужасны. В них появилось что-то гнетущее и зловещее. Когда же я попробовал проанализировать причины, то вновь задрожал от ужаса — он нарастал с каждой минутой. Поймите меня правильно: юмористическая оболочка сохранилась — кошмар маскировался под веселье, и простодушные герои сразу превратились в коварных интриганов, а их смех стал каким-то злобным и мстительным.
—
Писатель покачал головой.
— Я уничтожил рукописи, — прошептал он. — Однако в конце концов убедил себя в побочных эффектах принятого накануне наркотика: видимо, мое сознание все еще находилось под остаточным воздействием гашиша, и в незамысловатых историях мне мерещились всякие жуткие тайны, коварные угрозы и происки темных сил. Тогда мне казалось, что дело просто в неверной интерпретации.
— И вы по-прежнему чувствовали незримое присутствие этой страшной потусторонней особы?
— Нет, лишь время от времени. Она то исчезала, то возникала вновь. Стоило мне собраться с силами и погрузиться в работу, и я забывал о ней, но, когда расслаблялся и отдыхал, мечтая о чем-нибудь, она тут же появлялась вновь и начинала свою дьявольскую инспирацию.
— Что вы имеете в виду? — перебил его доктор.
— Внушала мне черные, гнусные мысли: я организовывал предательские заговоры, принимал участие в кровавых преступлениях, перед моими глазами возникали сцены изуверских убийств, бесстыдных извращении, сатанинских шабашей и прочий макабрический бред. Да, да, поверьте, в нормальном состоянии эти мрачные фантасмагории показались бы мне не чем иным, как бредом, и вдобавок чужеродным, ни в коей мере не свойственным мне…
— Эманации темных сил, — задумчиво пробормотал доктор и наскоро записал что-то в блокноте.
— Что? Извините, не уловил…
— Умоляю вас, продолжайте, я просто сделал кое-какие заметки. Позднее я введу вас в курс дела.
— И когда вернулась моя жена, я не сомневался, что злобная сила осталась здесь, в доме. Она завладела моей душой, проникла во все поры моего существа, но, как ни странно, я с этим смирился, даже старался ей угодить — пытаясь быть подчеркнуто любезным с мерзкой нечистью, открывал двери, предлагал сесть, предупреждал любое ее желание, а она пользовалась моей слабостью и наглела с каждым днем. Когда же терпение мое истощалось и я отказывался служить, она преследовала меня, подстерегала то в одной комнате, то в другой, ей хотелось держать меня в плену. Заметив мое странное поведение, жена сразу поняла, что со мной стряслась беда… Но позвольте мне сначала досказать об опытах с гашишем. Через пару дней я принял еще одну дозу. Ощущения были сходные — биоритмы опять замедлились, и я едва не надорвался от приступов жуткого, душераздирающего смеха. Однако на сей раз заторможенность прошла быстро, сменившись прямо-таки бешеной скоростью, — время не растягивалось, а сокращалось, на то, чтобы одеться и спуститься вниз, мне потребовалось не более двадцати секунд. Ночью я работал в кабинете, и два часа пролетели, словно десять минут.
— Такое случается при передозировке, — кивнул доктор. — Вы способны за считанные минуты одолеть целую милю или несколько ярдов за четверть часа. Никто из «нормальных людей» вас не поймет — такое нужно испытать на собственной шкуре. Видите ли, время и пространство — не более чем формы сознания, и ваш случай лишнее тому подтверждение.
— На сей раз наркотик повлиял на меня иначе, но столь же необычно, — продолжал Пендер, от волнения комкая и не договаривая фразы. — Мои ощущения претерпели странную метаморфозу, казалось, я стал воспринимать мир посредством какого-то одного из пяти органов чувств — попеременно во мне преобладало то зрение, то слух, то обоняние… Знаю, вы поймете, если скажу, что слышал явления и видел звуки. Разумеется, ни в одном языке нет адекватного определения подобного феномена, но я утверждаю, что видел бой часов, как реальный предмет. Видел звуки звенящих секунд и столь же отчетливо слышал краски в комнате. Особенно цвета этих книг на полке за вашей спиной. Мне чудилось, что красные переплеты глухо рокотали, желтые тома французских книг щебетали, как птицы, коричневые корешки утробно бурчали, а зеленые шторы то тревожно шелестели, то жужжали, как майские жуки. Но я улавливал эти звуки, лишь когда отвлекался, смотрел на другие предметы и думал о них. Хор красок пел совсем негромко, и к нему нужно было прислушиваться. Только тогда звуки обретали свои цвета.
— Известно, что Cannabis indica приводит к подобному результату, но это бывает редко, крайне редко, — заметил доктор. — И вы, наверное, вновь начали хохотать?
— Я засмеялся только раз, когда до меня донеслось ворчливое бормотание комода. Он пытался привлечь мое внимание и походил на огромного зверя. Я сразу вспомнил о медведях на ярмарках. В их неуклюжих повадках всегда присутствовало что-то смешное, наивное и вместе с тем возвышенное, даже патетическое. Особенно когда они разгуливают на задних лапах. Надо сказать, все это смятение чувств никак не повлияло на мой рассудок. Голова у меня была ясной, а сознание даже обострилось. Мне захотелось сделать несколько набросков, и я удивился, ибо никогда прежде не рисовал, да меня к этому и не тянуло. Взяв карандаш, я вскоре понял, что рисую портрет той смуглой женщины с крупными и страшными чертами лица и прищуренным левым глазом. Я так хорошо ее нарисовал, что невольно поразился, как мне это удалось. Полагаю, вы меня поняли.
— А выражение ее лица?
Подыскивая подходящее слово, Пендер задумался и, ссутулившись, с отсутствующим видом принялся чертить какие-то фигуры в воздухе. Наконец его осенило, он вздрогнул и, понизив голос до шепота, сказал:
— Я могу описать эту женщину лишь одним словом — чернота. Ее лицо — зеркало непроницаемо черной и злобной души.
— Портрет вы, очевидно, уничтожили?
— Сохранились эскизы, — улыбнулся Пендер и, подойдя к письменному столу, достал их из ящика. — Вот и все, что остаюсь от моих зарисовок, — добавил он, передав врачу несколько набросков на пожелтевшей бумаге. — Видите, одни каракули. Я нашел их на следующее утро. Никакого портрета я не рисовал — только пятна, зигзаги и штрихи. Портрет существовал лишь в моем сознании, и я его ясно видел, но, кроме нелепых ломаных линий, у меня ничего не получилось. Очередной мираж или иллюзия, вроде смены временных ритмов и деформации пространства. Конечно, это прошло, когда наркотик перестал действовать. Но она оставалась со мной, я имею в виду эту жуткую женщину. Она до сих пор здесь. Она реальна, и я не знаю, как от нее избавиться, да и можно ли…
— Она в доме, а не только в вашей душе. Вам нужно отсюда уехать.
— Да, конечно, но как это сделать? Где взять средства на переезд? Моя работа была единственным источником дохода, а после случившихся со мной метаморфоз я не в силах писать. То есть я, конечно, работаю, но мои новые рассказы мрачны и безжизненны, от них веет мертвенным холодом. Вместо веселого светлого юмора в них желчная ирония и гнусные, кощунственные намеки. Чудовищно! Если это будет продолжаться, я и правда сойду с ума.
Пендер отвернулся и обвел настороженным взглядом комнату, словно ожидая новой встречи со страшным призраком.
— Этот дом давит на меня и не дает ни минуты покоя. После эксперимента с гашишем я чувствую себя загнанным в угол. Темная сила завладела мной и одним своим присутствием отравила бившие во мне живительные источники юмора. И хотя я по-прежнему пишу забавные истории, вдохновение мое иссякло, и большую часть рукописей мне пришлось сжечь. Да, доктор, я их сжег, чтобы никто не читал этих кошмаров.
— Абсолютно чуждых вашей натуре и складу ума?
— Абсолютно. Как будто их создал кто-то другой. Они способны вызвать шок, — на минуту писатель прикрыл глаза рукой и негромко вздохнул. — Должно быть, вы чертовски умны, если сразу догадались, что черный подтекст прокрался в мои рассказы извне и был замаскирован под веселую мистификацию. Машинистка, конечно, не выдержала и рассталась со мной. И я боюсь приглашать другую.
Джон Сайленс встал и начал неторопливо расхаживать по комнате. Он внимательно осмотрел картины на стенах, снял с полки несколько книг, рассеянно полистал их, потом прошелся по ковру и, остановившись у камина, повернулся, пронзив Пендера испытующим взглядом. Лицо писателя было серым и осунувшимся, он так и не смог оправиться от испуга, а долгий рассказ его явно утомил.