Венецианская маска
Шрифт:
Он обнажил голову и почтительно поклонился графу, который был изумлен и, нахмурившись, взирал на него с непониманием, недовольный таким вторжением. Выпрямившись, офицер, облаченный в красный костюм со стоячим воротником, официально обратился к Доменико:
— Капитан Пиццамано, я прибыл сюда, чтобы выполнить приказ Совета Десяти о вашем аресте.
Глава XXXV. ГЕРОЙ ЛИДО
Этот приказ об аресте героя Лидо, который несколько дней назад принимал благодарности Сената за свою храбрость, был одной из последних уступок, которую потребовали от умирающей Республики.
Это произошло из-за нерешительного поведения руководителей Венеции, которые, с одной стороны, превозносили патриотическую преданность и верность долгу Доменико Пиццамано, а с другой — униженно приносили французскому главнокомандующему свои извинения за действия, в которых выражалась эта верность.
Чтобы успокоить Бонапарта, были отправлены инструкции двум посланникам, которые уже находились в пути к генералу с покорным ответом Сената на его ультиматум, представленный Юнотом. Эти посланники нашли генерала в Пальма-Нуова и испросили аудиенции. Ответом на просьбу было письмо, в котором Бонапарт характеризовал гибель Логера как убийство и далее писал напыщенным слогом, что революционеры воспринимают это как «событие, не имеющее аналогов в истории современных наций». В том же духе было выдержано и обращение к посланникам:
«Вы и ваш Сенат забрызганы французской кровью».
В конце письма было согласие принять их только в том случае, если им есть что сообщить по поводу Логера.
Эти два делегата — мужчины средних лет из старых патрицианских династий — смиренно предстали перед молодым несдержанным гениальным выскочкой, который командовал Итальянской Армией.
Они увидели худого молодого коротышку, выглядевшего достаточно утомленным. Его черные слипшиеся волосы свисали к путались на выпуклом бледном лбу, а ореховые глаза, широкие и блестящие, пристально и враждебно рассматривали вошедших.
Он грубо оборвал традиционную речь, в которой один из них пытался выразить дружеское отношение Венеции. Он обрушился с пылкой обличительной речью на вероломство Самой Светлой Республики. Французская кровь пролита! Армия требует мести!
Он непрестанно расхаживал по комнате, произнося свою речь с южноитальянским акцентом, распаляясь не то в действительности, не то притворно, и энергично жестикулируя руками.
Он говорил о жестоком убийстве Логера и требовал арестовать и передать ему офицера, который приказал открыть огонь по «Освободителю Италии». От этого он перешел к требованию о немедленном освобождении всех, кто был заключен в венецианские тюрьмы за политические преступления, среди которых, как ему было известно, немалую часть составляли французы. На напыщенном театральном жаргоне, принятом в среде политиканов его страны, он призвал души убитых солдат объявить о мести. Кульминацией его тирады стало объявление им своей воли.
— У меня не будет инквизиторов. У меня не будет Сената. Я буду Аттилой для государства Венеции.
Так гласил отчет, который посланники доставили домой.
В то же время Виллетард вернулся с письмом от Бонапарта Лальманту, в котором французскому послу было приказано уехать, оставив Виллетарда в качестве поверенного в делах.
«В Венеции пролилась французская кровь, — писал генерал, — а вы все еще там. Вы ждете, когда вас вышибут? Напишите короткую записку, соответствующую обстоятельствам, и немедленно оставьте город».
Отчет посланников был столь ужасающим, а уверенность в скором объявлении войны столь очевидной, что Совет Десяти, не теряя времени, согласился с этими требованиями непримиримого республиканца.
Политическим заключенным тюрьмы для особых преступников была возвращена свобода, государственные инквизиторы были арестованы, а на долю майора Санфермо выпало привести в исполнение приказ о заключении под стражу человека по имени Доменико Пиццамано.
Для графа Пиццамано, который не был на своем месте в Совете Десяти, когда был принят декрет об этих мерах, арест его сына был последним испытанием мужества. Когда майор Санфермо сообщил ему, что, насколько он понял, этот приказ стал результатом требования французского главнокомандующего, граф не сомневался, что жизнь Доменико потеряна, что его сын должен стать козлом отпущения за трусость и слабость правительства.
Он стоял пораженный, трясущийся, смутно сознавая, что рядом с ним оказалась Изотта, вцепившаяся в его руку. Затем, едва овладев собой, он огляделся вокруг, и взгляд его упал на Вендрамина, стоявшего в недоумении, ошеломленного причиной этого препятствия.
— Чего вы ждете, сэр? — спросил его граф.
И подавленный Вендрамин, который понимал, что он потерял все, что он не оправдался даже в последней отчаянной попытке спастись из-за молнии, ударившей в этот дом, молча выскочил, не скрывая своей ярости. В глубине души у него было злобное намерение вернуться, чтобы из мести швырнуть пригоршню грязи в гербовый щит этих гордых Пиццамано, которые, как он считал, бесчестно обманули его.
Доменико подождал, пока он выйдет, а затем спокойно обратился к офицеру:
— Если вы позволите нам минутку поговорить с отцом, майор, я тут же буду к вашим услугам.
Но Санфермо, чей вид был мрачен, удивил их.
— Теперь, когда мы остались одни, я могу высказаться. Я вряд ли мог сделать это при Вендрамине. Я не испытываю к нему доверия, достаточного для этого. Я выполняю приказы, которые, скажу вам честно, в высшей степени отвратительны для меня. Когда я получил это назначение, я подумал, не сломать ли мне свою шпагу, чтобы швырнуть ее вместе с моей службой к ногам дожа. Но… — он пожал плечами. — Это место займут другие.
Затем он продолжал уже другим тоном:
— Господин граф, звучит траурный звон по Венеции. Послы, вернувшиеся от Бонапарта, привезли требование, состоящее в том, что патрицианское правительство должно быть смещено, если Венеция хочет предотвратить войну. Бонапарт требует отменить нашу олигархию, а взамен ее установить якобинскую демократию. Лев Святого Марка должен быть сброшен со своего пьедестала, а на Пьяцца должно возвышаться Дерево Свободы. Он требует не меньше этого.
— Демократия! — то было восклицание графа, полное горя и презрения. — «Правительство народа»! Правительство для всех, кто составляет низы общества. Управление государством его простолюдинами, его низшими элементами. Поистине, отрицание всего, что представляет собой государство. Это для Венеции даже хуже, чем я ожидал, а именно — стать провинцией Империи.
— Кажется, так и будет. Демократическое правительство — только шаг к этому, уловка. Вести из Клагенфурта говорят о том, что договор в Любене, в котором провозглашается мир, предусматривает передачу венецианских территорий Австрии в обмен на Ломбардию. Ясно, милорд, что здесь уже ничего не поделаешь.
Он помолчал и, инстинктивно понизив голос, более откровенно выразил свое намерение:
— Из Вероны пришло сообщение, что граф Эмили и еще семеро других, стремившихся отстоять честь Венеции, расстреляны французами. Честный венецианец не может допустить, чтобы капитану Пиццамано была отведена роль мученика.