Венеция зимой
Шрифт:
На фотографии мадам Поли была в подвенечном платье, лукавая и свежая, она стояла рядом с худощавым парнем с тонкими губами и решительным взглядом.
— Мой муж был своеобразный романтик! Только вместо поэмы о любви он мог в любой момент продекламировать курс биржевых бумаги часами говорить не о лунном свете, а о ценах на каучук!
Она вздохнула, потом добавила:
— Ведь это, кажется, ваш Рембо спрашивал, когда кончится бесконечное рабство женщины?
В четыре часа Элен ушла от нее: пора было на урок к Марио.
Мальчик приходил из школы в половине пятого. Элен вспомнила,
Когда она пришла, Марио уже был дома. Кассиус спал, свернувшись клубком, возле плиты под сушившимися на веревке простынями, которые в резком свете люстры казались белыми парусами на солнце.
5
Приехав в Милан, Ласснер первым делом взял свою машину из гаража. Потом побывал в агентстве у Эрколе Фьоре, рассказал о своей поездке и продемонстрировал фотографии, сделанные в Ливане: разрушенные улицы Бейрута, трупы среди развалин, лагеря палестинцев, снесенные с лица земли деревни…
— Там по-прежнему убивают друг друга. И конца этому не видно.
— Здесь тоже не видно этому конца, — сказал Фьоре.
Зазвонил телефон. Фьоре нетерпеливо ответил:
— Позвоните позже! Люди боятся, — продолжал он, обращаясь к Ласснеру. — Боятся всего: болезней, атомной войны, террора. Они мечтают о безопасности и стабильности. Хотят быть застрахованными от всякого риска. Многие мечтают о рае, где они в конце концов могли бы жить спокойно, а ведь опасность — это хорошо известно — развивает у людей сообразительность. Современные итальянцы, например, никогда не были такими умными еще со времен Борджиа. Мысль о том, что их судьба может решиться в автомобиле, прижатом к тротуару, зависеть от бомбы, заложенной в банке или в магазине, делает их находчивыми.
Ласснеру такой юмор показался неуместным.
— Да что ты! — воскликнул Фьоре. — Большинство людей не знает, что им делать в жизни. Многие даже не осознают, что живут. Только когда им грозит опасность, они начинают понимать, что существуют. Да, кстати, Норо…
— Что Норо?
Опять зазвонил телефон.
— Ладно, ладно, только позднее… — сказал Фьоре и бросил трубку.
Потом, обращаясь к Ласснеру, добавил:
— Норо вчера говорил о тебе. Я сказал, что ты возвращаешься сегодня. Он обязательно хотел тебя видеть.
— Опять это дело Скабиа.
— Наверняка… А ты знаешь, что Норо угрожают? Звонят по телефону, шлют анонимные письма, обещают похороны по первому разряду.
— По твоей теории, он должен стать сообразительней?
— Он уже отправил свою жену и дочь в деревню, а сам поселился в маленькой квартирке рядом с полицейским участком. К нему приставили двух телохранителей. Но те, другие, все равно дают ему понять, что не забыли о нем.
— Кто другие?
— Не знаю. Может, он сам тебе об этом расскажет.
Перед уходом из агентства Ласснер позвонил Марте, но она сказала, что Элен ушла рано утром.
— Нет, нет, ничего срочного. Передайте ей привет. И еще раз скажите, что я возвращаюсь сегодня же вечером, но когда точно — не знаю, так как здесь еще есть дела.
На другом конце провода Марта игриво сказала, что Элен рада его возвращению, вся светится и т. д. и т. д. Ну и болтушка, подумал Ласснер.
Прежде чем пойти к Норо, он наскоро позавтракал в буфете на вокзале и зашел к себе домой. Ласснер тут же обнаружил, что без него кто-то был в квартире, которую он по привычке закрыл только на засов. Ничего не украли. Впрочем, там не было никаких особых ценностей. Однако же книги на стеллаже стояли по-другому — в этом он был уверен. Кроме того, один из ящиков, который закрывался с трудом, теперь не был задвинут до конца, а на кафельном полу в ванной остались чьи-то следы.
Ласснер принял душ, побрился — утром в Риме не успел, очень торопился в аэропорт. Наконец, обвязав бедра полотенцем, Ласснер вернулся в комнату, внимательно осмотрел узкий, почти пустой шкаф, кровать под старым покрывалом, стол без скатерти и несколько снимков на стене. Обстановка самая что ни на есть простая… Он вообще мало обращал внимание на все, что окружало его в быту, и, бывая в поездках, довольствовался самыми непритязательными гостиничными номерами.
Ласснер неподвижно стоял посреди своей комнаты, уверенный, что это последнее вторжение было не таким уж безобидным, как прежние. Затем подошел к окну. Сквозь занавески, внизу, виден был проспект с размытыми очертаниями домов. И на перекрестке — сигналы светофоров, огни послушно скользящих машин. Шумный огромный город, кишащий людьми… А он — оторванный от всех, одинокий, сознающий свою зависимость от судьбы, над которой люди невластны. Он где-то читал рассказ ветерана первой мировой войны, который избежал показательной казни — офицеры отправляли на расстрел каждого десятого. Ласснер вспомнил, как ветеран описывал, что ему пришлось пережить, пока он ожидал решения своей участи. Ласснер не испытывал страха, но понимал, что ему грозит невидимая опасность, с которой невозможно бороться на равных. Он вернулся в ванную, чтобы одеться, долго рассматривал следы на кафельном полу, следы того призрака, который вот уже несколько недель следил за ним своим беспощадным взглядом.
Пора было идти к Норо.
— Ты хотел меня видеть?
— Конечно. Прости, что заставил тебя ждать.
Вместо того, чтобы занять свое место за столом, Норо присел рядом с Ласснером на подлокотник кресла.
— Фьоре сказал, что ты сегодня возвращаешься. Я решил воспользоваться этим, чтобы поболтать с тобой.
Голос, как всегда, хриплый, а нос похож на баклажан.
— Поболтать? О чем? Тебя действительно интересует, что происходит в Ливане?
— Меня интересуешь ты.
— Все то же — Скабиа?
— В какой-то мере да.
— Что значит «в какой-то мере»?
— Послушай, Фьоре тебе говорил? Мне угрожают расправой. Начальство требует, чтобы я принял меры предосторожности. Я согласился, хотя это смешно: меня вроде как заставляют каждый вечер смотреть, нет ли кого под кроватью. Но ты ведь тоже получал анонимные письма?
— Писем не получал, звонили несколько раз по телефону. И, кажется, недавно кто-то был у меня в квартире.