Вентус
Шрифт:
– Почему вы раньше ее не перевязали?
Судя по опухоли, женщина сломала руку еще днем.
– Я не должна была сюда приходить.
– Я не об этом спрашиваю.
– Да, конечно. Видите ли, все из-за солдат. Некоторые из них ранены, причем тяжело, и людей, чтобы ухаживать за ними, не хватает. Я… я пошла туда, но там был человек с развороченным животом, он умирал, и медики не могли его оставить. А у другого были обожжены глаза. Я стояла в дверях, а им всем было так плохо… Я просто не решилась войти туда со своим дурацким переломом…
Она зарыдала, вцепившись в Армигера здоровой рукой. То, что Армигер сказал, не было вызвано желанием утешить ее. Просто он знал это по опыту.
– Солдаты с радостью уступили бы свои кровати женщине.
– Да, и я ненавижу их за это.
– Женщина оттолкнула его.
– Мужчин заставляет жертвовать собой высокомерие, а не сострадание!
Армигер в смущении сел на пол.
– Как ты попала сюда?
– спросил он наконец.
– Я подруга одной из горничных.. Она предложила приютить меня, когда пришли солдаты. Я не знала, куда мне деться. Я не могла вернуться к ней и сказать, что не пошла в лазарет.
Армигер знал, что комната рядом с их спальней пустует.
– Пошли!
Он помог ей встать и провел в комнату. Лампы освещали кровать под балдахином, шкафчики и красивые золотистые шторы.
– Я не могу здесь спать!
– возмущенно сказала женщина.
– Еще как можешь.
– Но утром… если королева узнает…
– Если тебя кто спросит, скажешь, Армигер разрешил. Спокойной ночи.
Не сказав больше ни слова, он закрыл двери, бросив последний взгляд на женщину, которая в нерешительности стояла посреди спальни.
Армигер остановился за дверью, скрестив на груди руки. Наконец стало слышно, как она залезла на кровать. Только тогда он повернулся и пошел к лестнице.
Конюшню приспособили под лазарет. Мужчины стонали или плакали, не скрывая слез. Кто-то за занавеской пронзительно вскрикивал в нескончаемой агонии. Остальные не могли уснуть из-за шума, хотя большинство раненых лежали на соломе очень тихо. Глаза их были закрыты, а грудь еле заметно вздымалась и опадала в такт дыханию.
За ранеными ухаживали человек двадцать мужчин и женщин. Похоже, они не спали несколько суток.
Раненые были жертвами отдельных случайных стычек. Когда Лавин начнет штурм дворца, в этой конюшне не хватит места.
«Скорее всего она сгорит», - подумал Армигер, шагая между рядами и оценивая тяжесть ранений.
– Вы кого-то ищете? Армигер повернулся и увидел человека с красными глазами в заляпанном кровью костюме шута, который смотрел на него из-за стола, уставленного бутылочками и медицинскими инструментами. Руки у него были коричневыми по локоть из-за запекшейся крови.
– Я могу помочь, - сказал Армигер.
– У вас есть опыт?
– Да.
Он хорошо знал человеческое тело и мог увидеть его внутренности, если бы захотел. Хотя Армигер никогда раньше не пытался лечить.
– Это трудно, - сказал шут.
– Знаю.
Армигер понимал, что как раз нехватка сочувствия, позволявшая ему посылать взвод молодых людей на верную смерть по тактическим соображениям, даст ему возможность спасти их в том случае, когда сострадание парализует других людей.
– Что с ним?
– спросил он, кивнув на завешенную нишу. Шут пробежал рукой по волосам.
– Таз раздроблен. Армигер задумался.
– Я посмотрю.
– Он оглянулся вокруг.
– Но сначала я хотел бы взглянуть на остальных.
Шут повел его, и Армигер, проходя между рядами, составлял в уме список очередности пациентов, нуждавшихся в помощи.
Гала стояла у окна спальни, ожидая рассвета. За спиной у нее остались резные деревья и фауна фантастической страны. Хитроумно замаскированные колонны, резьба на стенных панелях - во всем этом невозможно было отыскать какой-либо порядок. Архитектор отказался от преимуществ прямолинейного пространства. Как и в настоящем лесу, нижние ветки заслоняли вид и затрудняли передвижение между разными частями спальни, а по полу вопреки культу ровной поверхности тянулись большие корни каменных деревьев. В помещении все было вроде бы хаотично, без всякой симметрии, но в этом была своеобразная эстетика, превращавшая комнату в целый ряд беседок и будуаров.
Само окно было сделано в форме просвета в листве, выточенной из яшмы. Каждый крохотный листочек был вырезан с огромной тщательностью, в точности как живой, и при свете дня сиял зеленым блеском, который обычно проливал покой на сердце королевы.
Она редко бывала здесь днем. Проведя пальцем по одному из листочков, Гала подумала, что теперь ей не придется здесь бывать вообще. Странно: мысль о том, что она, возможно, никогда больше не увидит это окно при дневном свете, потрясла ее сильнее мысли о приближающейся смерти.
Сидя у окна и глядя на луну, королева подумала об этом странном Ветре Мауте. Он позволил ей заглянуть в лабиринт вечности в тот момент, когда ее гибель была неизбежна и неотвратима. Она ненавидела его за это.
Гала повернулась к Нинет, которая сидела, сгорбившись, на соседнем диване. Горничная не имела права спать, пока не заснет королева, а сегодня королева не спала вовсе.
– Он знает, что я ничего не могу ему сказать, - сердито заявила Гала.
Нинет вздрогнула, услышав, что к ней обращаются, но ничего не ответила.
– Если откровенно, он жесток. Зачем мне все это рассказывать? Я знаю, что он говорит только правду. Как раз это ужаснее всего. Он говорит правду о вещах, о которых принято врать.
Нинет малость пришла в себя.
– Позвольте, я вас причешу.
Королева кивнула и подошла к туалетному столику. Нинет встала у нее за спиной и распустила волосы королевы, черными волнами упавшие ей на спину.
– Я хотела изменить мир. Я хотела изменить то, что нельзя было изменить, что всегда воспринималось как абсолютная истина. Я хотела низвергнуть абсолют. Маут… Маут говорит, это уже делалось до меня. Я знала: все, что кажется нам абсолютной истиной сегодня, было когда-то фантазией. То, что мы считаем добром, когда-то считалось злом. Переворот, которым была моя жизнь, кажется Мауту пляской пылинок в солнечном свете. И все мы лишь пылинки в Галактике, весь наш видимый мир, большой или малый. Правда, он почему-то отрицает, что я тоже пылинка…